— О, неужели Бог не укажет мне средства высказать это моему ребенку?
— Погоди, погоди, — отвечал я, — средство есть. Расскажи все дяде Джозефу, который для тебя то же, что отец. Расскажи все дяде Джозефу, маленький сын которого умер на твоих руках, слезы которого ты отирала в грустное, давно пролетевшее время. Скажи все, дитя мое, мне, а уж я возьму на себя стыд (если только стыд есть) передать это кому следует. Я пойду к этой доброй и прекрасной женщине, я сложу перед нею бремя печали ее матери, и, клянусь моею душою, она не отвернется от него.
Старик остановился и посмотрел на Розамонду. Она сидела, наклонив голову к своему ребенку; слезы, одна за. одной, медленно падали на его маленькое, белое платье. Собравшись немного с духом, она протянула руку к старику и встретила глаза его твердым и полным благодарности взглядом.
— О, продолжайте, — сказала она. — Дайте мне доказать вам, что ваша уверенность во мне не обманула вас.
— Я и прежде знал это, как знаю теперь, — отвечал дядя Джозеф. — И Сара также была уверена в том… Она немного помолчала, немного поплакала; приподнялась с подушки и поцеловала меня вот в эту щеку; потом она припомнила давно, очень давно прошедшее время и спокойно, тихо, устремив глаза свои на меня, держа руку мою в своих руках, рассказала мне то, что я должен передать вам, вам, сидящим здесь сегодня, как ее судья, прежде чем вы пойдете к ней завтра, как дочь!
— Нет, не как судья! — вскричала Розамонда. — Я не могу, я не должна слушать подобные выражения.
— Это не мои, а ее слова, — отвечал старик. — Выслушайте до конца, прежде чем вы позволите мне переменить их.
Он придвинул стул ближе к Розамонде, замолчал на минуту, будто приводя в порядок воспоминания и продолжал свой рассказ:
— Вам известно, что храбрый и добрый капитан Тревертон женился на актрисе. Это была гордая и вместе с тем очень красивая женщина, с умом и силой воли, какая не часто встречается; одна их тех женщин, которые, если скажут: «мы сделаем то или это», так уж непременно сделают, несмотря ни на какие стеснения и препятствия. К этой то леди была приставлена в качестве горничной Сара, моя племянница — в то время молодая, хорошенькая и добрая девушка и к тому же ужасно робкая. Из многих девушек, желавших получить это место и бывших смелее и проворнее моей племянницы, мистрисс Тревертон отличила, однако, ее. Это странно, но еще удивительнее то, что Сара, с своей стороны, после победы над чрезмерною робостью своею, привязалась всем сердцем к своей гордой, неприступной госпоже. А между тем это совершенная правда, как уверяла меня сама Сара.