В конце концов своим поведением он дает понять, что просто щадит тебя, ибо жадность твоего любопытства ставит под угрозу твое же существование.
Он достаточно ясно намекал, что твое лицо, как форма преходящего праха, его не интересует. Дать же тебе увидеть свое лицо означает — принести тебе смерть.
Но в то же время существует он только и абсолютно как твой собеседник. И зависит от тебя точно так же, как ты от него, хотя ты — прах, а он — вечность.
Снизойдя к тебе, он уже тем самым поставил себя с тобой на равных.
Более того, между вами установилась все более растущая взаимопотребность.
Диалог становится насущным и единственным доказательством существования мира.
Моисей ощущает, и не впервые, как смертное любопытство к собеседнику оборачивается упадком сил, отчуждением и опять… желанием сна. Но сон не служит преградой, ибо собеседник во сне еще более активен: вторгается, касается сонной жилы — нитянно пульсирующей, готовой в любой миг порваться жизни.
Присутствие собеседника во снах делает их откровением. Пусть оно мгновенно забывается, но оставляет надежду как еще один шаг к абсолютному познанию, к взаимопознанию и взаимочувствованию.
Во сне пришло, что, кроме внешнего повода к бегству — убийства египтянина, был глубоко внутренний повод: вырваться из каменных лабиринтов, из сжимающих стен, которые беспрерывно следили за ним, ибо он собственной своей сутью отверг их как собеседников, а они уж очень жаждали этого диалога.
Несостоявшийся диалог сменился слежкой, недоверием, подозрительностью простого тупого стражника у ворот Египта, весьма по-животному умеющего определить не столько чудака, сколько чужака, неисправимого и потому уже несущего угрозу этим стенам.
Выйдя в свое первое дальнее пастушеское странствие, Моисей вначале захлебнулся пустыней. И чтобы уцелеть физически и психически, стал отчаянно и с ходу рваться к собеседнику, и это подобно было карабканию по отвесной гладкой стене в бесконечном плоском пространстве.
Лишь потом пришло чувство предвкушения и предстояния этому диалогу, взаимораскрытие и неизвестно откуда взявшееся и становящееся все более устойчивым взаимодоверие.
Пустыня становится все более надежным и неотменимым собеседником.
До того как Моисей начал последовательно и упорно составлять облик и характер своего собеседника, еще не ощущая его формы, голоса или безмолвия, глазастости или безглазия, он словно бы вне связи с ним неосознанно сравнивает пустыню с Египтом.
В общем-то оба — фантомы.
Пустыня ирреально органична.
Египет ирреально иллюзорен и искусствен.