Участились встречные караваны купцов с напряженными от богатства и страха лицами; группы паломников, движение которых полно достоинства, лица просветлены удовлетворением: много ли надо — причастились к чудесам пирамид и дворцов египетских, насытили духовный голод, остались живыми.
Странно самому Моисею, но только он с женой и детьми — единственные, кто движется в Египет, и порой должны ждать некоторое время на обочине пути, чтобы пропустить массу верблюдов, ослов, паломников, бросающих на замершую сбоку странную семейку косые, удивленные взгляды, привычные для толпы, потока, течения, встретивших на пути нечто не поддающееся их всеохватному движению.
За долгие годы вольной пустынной жизни Моисей отвык от шума, напора, грубой энергии людских масс, а ведь это, в свете Его притязаний, пожалуй, самая главная наука, которую предстоит освоить.
А горы Синая в эти предзакатные часы видны особенно отчетливо и близко. И невероятная усталость не столько от движения, сколько от этого встречного напора людей и животных, который несколько ослабел после полудня.
Вдруг — укол в сердце. Моисей мгновенно выделил в поредевшей встречной толпе движущуюся по обочине, как бы отдельно, фигуру человека, выделил по взгляду, абсолютно отрешенному и одновременно усиленно ищущему. Человек уже рядом. Голубые глаза его распахнуты до дна, обдают светом напрочь беззащитной одухотворенности. Дрогнули губы:
— Моисей!
— Аарон!
Обнялись. Два брата, никогда не знавшие, не видевшие друг друга, встретились, как будто совсем недавно расстались.
Сепфора и дети во все глаза глядят на человека, лицом похожего на Моисея, только черты тоньше и вытянутей. В плечах более узок, ростом выше. Но голубой свет глаз какой-то и вправду небесный, доверчивый и печальный.
На ближайшем постоялом дворе уйма народу, и по виду это вовсе не купцы и не паломники, а скорее похожи на разбойников с большой дороги. Сидят под навесом за длинным столом, орут одновременно, рубят дымящееся мясо, сверкая ножами и явно разбойничьими глазами. Увидев Моисея и Аарона, входящих во двор, и хозяина, кланяющегося им, замолкают, провожая их в дом то ли подозрительным, то ли смятенным молчанием.
Сепфора и дети поели и тотчас уснули, хотя за окном верхи Синая еще алеют в лучах заходящего солнца. И такая безмерная тишина… Выглядывает Моисей в окно: орава исчезла, словно ее и не было, лишь пустые миски да обглоданные кости валяются на столе под навесом.
«Причудливы дела Твои, Господи», — думает про себя Моисей.
— Гора Божия, — говорит Аарон, задумчиво глядя на верхи Синая, обугливающиеся на глазах, на рано выступившие звезды.