Глухой шум:
— Он, что ли, говорил с Богом?
— Кто?
— Ну тот, с рыжеватой бородой.
— Да у него же глаза безумца. И ему можно довериться?
— О чем они говорят?
— Чем нам здесь плохо? Я бы запретил их слушать.
— Не было такого в мире, чтобы властитель отпускал одним разом столько работников, да еще с женами и детьми. Нас просто перебьют, как мышей.
— Они ведь нас притесняют и нам еще завидуют. И только ждут случая, чтоб с нами расправиться.
— Гляди, какой смелый. Побойся не Бога, а того, кто у тебя в шкафу.
— Двоих тут уже нет. Хочешь быть третьим?
— Ничего я такого не сказал.
— И те, которых прихватили позавчера ночью, не только ничего такого не сказали, а вообще молчали.
— Что-то вы вообще, голубчики, тут осмелели. Думаете, темно, так не засекут?
— Ну-ну, пошутили, и хватит. Все знают, что мы — верноподданные, совсем не как те, которых держат в цепях и оковах там, на добыче меди и бирюзы.
Все это доносится до слуха Моисея, и он боится открыть рот, ибо от волнения не сможет и слова вымолвить.
Говорит Аарон:
— Ангел Господень явился Моисею из горящего куста. Бог наших праотцев Авраама, Исаака и Иакова хочет вызволить нас из рабства, и не столько физического, сколько духовного. Трудно не потерять душу в этих болотах и тяжком труде. Но я, ваш исповедник, знаю, насколько под всей этой защитной грубостью сердца многие из вас обладают утонченными душами. Мы благодарны властителю страны Кемет за пищу и кров. Да и никакой труд не тяжек, если душа очищена перед Богом. Я уверен, что, как всегда щедрый сердцем, он позволит нам пойти на три дня в пустыню поклониться нашему Богу.
Вслушиваясь в гладкозвучный голос Аарона, Моисей, и рта не раскрывший, особенно остро ощущает свое косноязычие.
Аарон продолжает:
— Бог наш хорошо знает свой народ, его строптивость и неверие. И потому сказал Моисею: брось посох на землю…
Зал качнулся от удивления: посох сворачивается змеем.
Сидящие в первом ряду старейшины и не шелохнулись. Моисей касается хвоста змея, и вот он — опять посох в руке.
— Господь сказал Моисею: положи руку себе в пазуху…
Испытывая отвращение к себе и к этому выворачивающему нутро своей звонкостью и безапелляционностью голосу Аарона, Моисей который раз кладет руку в пазуху. Да, он следует Его повелению, но что-то в этом такое унизительное: с высот, где он обретался, мгновениями касаясь корневой тайны языков, где брезжила даль Божественных пространств, внезапно заверчиваясь воронкообразным веретеном вод, звезд и лун, несущим в себе тайну Сотворения мира, опуститься до показательных выступлений, чтобы что-то сдвинуть в этих закостенелых от страха душах.