возвысить до ощущения высшего присутствия, касающегося души безмолвными пространствами, в которых эта огромная масса чувствует себя затерявшейся, мимолетным эпизодом в вечном бытии пустыни, где душа каждого открыта в любой миг существования всему сразу — небу, горе, далям, безмолвию, страху исчезновения и невыносимому трепету смертного перед духом, дыханием, присутствием Вечности.
И, блаженно погружаясь в чистую глубь ангельского песнопения, покачиваясь на сладостных волнах дремоты, столь напоминающей нирвану у коралловых рифов Тростникового моря, касающегося этой горы, внезапно, как и тогда, вздрагивает Моисей, разбуженный громом Голоса:
«Ты прав. Недостоин этот народ всего, тобой ему предназначенного. Не успел ты его покинуть, как развратился он, сделал себе из золота идола, бычка, подобного Апису, пляшет вокруг него, оскверняет Мой слух воплями: „Вот бог твой, Израиль, он вывел тебя из страны Кемет“. Оставь Меня. Гнев Мой истребит их с лица земли. От тебя пойдет народ, о котором ты грезишь».
Ощущение подобно гибельному падению в бездну.
Кровь приливает к лицу от стыда, горло сжимает удушьем от омерзения к самому себе: так опуститься до последнего предела самонадеянности и гордыни.
И, теряя голос, как теряют дыхание и саму жизнь, падает Моисей лицом к земле, сотрясаясь мольбой:
— Отврати гнев Свой от этого люда. Каюсь, и я грешен — погряз в гордыне. Не оберни правдой слова жителей Кемет: «На истребление Он вывел их в пустыню и горы». Прояви милосердие: ни у Тебя, ни у меня нет иного народа.
И спешит покинуть высоты Моисей, оскальзывается на камнях, теряя дыхание, падая духом, боясь подвернуть ногу, вывихнуть руку, которой хватается за выступы, ибо другой прижаты к телу каменные пластины с начертанными Им письменами, боясь радоваться мысли, что сами эти скрижали — залог того, что Всевышний унял гнев.
Он почти валится на ожидавшего его терпеливо все эти сорок дней между скал Йошуа, который давно не находит себе места: с одной стороны, пропал на столько дней на высотах Моисей, с другой стороны, шум снизу чудится ему звуками битвы, а он, их водитель и главный воитель, торчит без дела здесь в полной растерянности.
— Какой битвы? — задыхается Моисей, внезапно ощутив всю слабость своей плоти — обычного земного существа, всю тяжесть долгих лет жизни. — Ты слышишь клики побеждающих? Вопли поражаемых?
Еще полные безмолвием синайских высот, замирают они на скале, нависающей над обезумевшим от буйного веселья, кажущимся отсюда бескрайним людским табором. В экстазе вседозволенности поют и пляшут вокруг золотого бычка Аписа.