Красивая, длинноногая, умная, образованная, шикарная, она сразу стала как бы частью его нового имиджа, пусть все видят: да, вот какую он может себе позволить. Он, маленький, неуклюжий еврей, в состоянии завести себе самую красивую, самую длинноногую, самую гордую — да-да, гордую, господа, не надо хихикать.
И хотя Аркадий Яковлевич лучше кого бы то ни было знал, что купил он лишь упаковку, это вот длинноногое, сладкое тело, а все, что у нее там внутри, в это приобретение, увы, не входит и не подвластно ни ему, ни кому другому, — это обстоятельство до поры до времени совершенно его не волновало… Не волновало, пока Аркадий Яковлевич с ужасом не обнаружил в один прекрасный день, что влюблен в нее.
Надо сказать, это открытие и обескуражило его, и повергло в изумленное недоумение. Ну в самом деле, как это может быть? Кто он и кто она? Она — всего лишь высокооплачиваемая проститутка, хоть и с университетским филологическим образованием. Он же — кандидат, да не каких-нибудь, а физико-математических наук, известный всему миру предприниматель, к президенту страны дверь ногой открывает, меняет по своей прихоти министров и даже премьер-министров.
И тем не менее это было так, и как-то незаметно-незаметно в его жизни начали происходить перемены. Теперь не она зависела от него — он зависел от нее, и чем дальше, тем больше.
Чем она его так надежно привязала? Своим утонченным бесстыдством, изощренной готовностью угодить в сексе, умея при этом оставаться внешне насмешливо-грубой и не очень доступной? Или всем сразу, всем тем, чего не было ни у кого другого?.. Он с юных пор привык, что женщины от него что-то хотят: женить на себе, содрать с него денег, устроить к нему на тепленькое место мужа, свата, брата, да мало ли что еще…
А этой требовалось то, чего другие от него никогда не хотели: она была женщина до мозга костей, она любила секс, и если уж ложилась с ним в постель, то добивалась полного для себя удовлетворения.
Пожалуй, как раз эта-то прежде неведомая ему собственная значимость и давала Аркадию Яковлевичу такую силу, какой он раньше за собой не знал и от которой, как от допинга, теперь уже не в силах был отказаться. И в то же время он всерьез переживал, что в чем-то совсем не удовлетворяет ее. Ну не просто же так она позволяла себе говорить ему такие вещи, о которых — даже представить нельзя! — кто-то еще мог с ним так разговаривать… «Разный психотип… разная культура воспитания… защитные навыки прошлой ее жизни», — объяснял он себе, и этого объяснения ему самому до определенного времени было достаточно… Его тянуло к ней, но не дай бог было намекнуть на высокие чувства — она тут же превращала все в балаган, театрально заламывала руки: «Что, неужели и правда осчастливишь? И падшую возьмешь, не побоишься?» И добавляла, еще более неестественно прикладывая руки к сердцу: «О, как ты благороден, Арканчик!» Игра эта, все эти поддразнивания, чувствовалось, доставляли ей подлинное удовольствие. «Это она от скуки, — успокаивал себя Аркадий Яковлевич, — оттого что я не занял ее всерьез каким-нибудь делом!»