Врачам, например, местной клиники, как уже знал Турецкий из показаний, собранных правозащитницами госпожи Тимофеевой, было категорически предписано руководством города не фиксировать следов избиений и вообще ранений у населения, относя их к обычным бытовым травмам. Шел, споткнулся, упал. Необходимую врачебную помощь оказывать можно сколько угодно, однако какие-либо официальные документы на этот счет выдавать на руки пострадавшим категорически запрещалось. А нет документа — нет и дела.
Кроме того, и с собственными свидетелями у этих «мнимых пострадавших» было туго. Большинство из таких свидетелей сами оказывались в той или иной степени причастными к беспорядкам и, значит, не могли нарисовать следствию объективную картину происшедших событий. А те полтора десятка мужчин, которые были задержаны в момент их «безобразных бесчинств при нападении на здание администрации», — с ними никаких трудных проблем не возникло. Еще во время стычки были профессионально зафиксированы с помощью видеозаписи камни в их руках, палки, остервенелые лица и прочее, что являлось наглядным доказательством их вины. А виноватый где должен находиться? Правильно, в следственном изоляторе.
Вот так мило и доходчиво объяснял Иннокентий Мурадович молодому следователю-москвичу ситуацию в городе. И показывал папки с возбужденными делами по целому букету статей Уголовного кодекса. Тут тебе и предварительный сговор, и хулиганство, и организация массовых беспорядков, и призывы к активному неподчинению законным требованиям представителей власти, и умышленное причинение разной степени тяжести вреда здоровью. Уголовные дела в отношении этих граждан расследуются, всем им, без исключения, уже выдвинуты соответствующие обвинения. Так что здесь события происходят в жестких рамках российской законности.
Формально Керимов был прав. И он чувствовал эту свою правоту. А вот Затырин подобным отношением к делу похвастаться не мог. Именно поэтому и выбрал его своей мишенью Александр Борисович.
Турецкий отчетливо представлял себе этот тип людей — наглых и самоуверенных, по причине абсолютной их веры в полную поддержку со стороны начальства, и жалко трусливых, когда такая уверенность вдруг способна в одночасье разрушиться. Вот тут полная катастрофа, но загнанный в угол зверь может оказаться опасным для других и продемонстрировать необычайную ярость. Значит, надо держать его в таком напряженном состоянии, чтобы у него постоянно возникали только мысли о спасении собственной шкуры, но никак не о встречном нападении. И снаряды тоже должны ложиться все время рядом, в самой непосредственной близости, но не точно попадать по цели, оставляя при этом надежду, что, мол, глядишь, и пронесет. Вот это ощущение «глядишь — пронесет» как бы исподволь и поддерживал в подполковнике Александр Борисович. И не столько обвинял его и сотрудников милиции в нерадивости, сколько сетовал на то, что «так получилось». Вроде это и ему совершенно ни к чему, но раз уж так легли карты, никуда не денешься, приходится копаться, выказывая при этом определенное сочувствие людям, подобным господину подполковнику.