. Он важничал, даже не понимая, насколько он сейчас
важен. Чертовски комичная ситуация, при этом и чертовски реальная. Парень был просто слизняк. Из тех, про которых говорят, что нет такого креста, на котором их можно прибить и распять. Тем не менее, мне следовало попытаться.
Это было сильнее меня.
Это был я.
Он вальяжно двинулся вниз по улице, так что мне даже не пришлось за ним красться. Меня он заметил, когда открывал машину. «Эй, Никша», бросил я на ходу, «как твоя физкультура?». Он поднял брови и бросил на меня самоуверенный черно-белый взгляд.
«Тебе что?», спросил он раздраженно.
«Сам знаешь», вяло сказал я.
«Я тебя откуда-то знаю?», его глаза испытующе обшаривали меня, словно перед ним стоял новый кабриолет, насчет которого он не вполне уверен, стоит ли его опробовать, а уж тем более купить.
«Мы как-то раз вместе принимали душ после тренировки». Я подошел к нему достаточно близко для того, чтобы позволить себе немного попаясничать.
«Сомневаюсь, приятель», он выпятил подбородок, чтобы выглядеть еще более высокомерно. «Похоже, тебе надо обратиться к окулисту». И он вызывающе почесал яйца. Было сразу видно, что это движение у него тщательно отработано.
«Исключено», я покрутил головой. «Память у тебя хуевая».
«Правда?» Он подозрительно шмыгнул носом, но не смог сдержаться. Под его расширившимися ноздрями, покрытыми сеточкой порвавшихся капилляров, проглянула улыбка. «Насчет хуя — не надо. С ним у меня все в полном порядке. А теперь, пучеглазый, выкладывай, с чем пришел».
«С приветом от Даницы. Тебе». Я молниеносно нанес удар по его надутой роже, и этот удар уложил его на тротуар. Он хватал ртом воздух, проглотив залпом горький коктейль из страха и ярости. «Ёб твою…», закончить ему не удалось. Следующий удар бросил его на капот. Он прикусил язык, и струйка крови потекла по подбородку. Я опять дал ему приподняться.
«Соображай, что делаешь!», протявкал он в пустоту. «Я не балуюсь дурью уже два года. Не зли меня». Он не въезжал, что происходит. И пока еще хорохорился, хотя уже начал что-то подозревать.
Бывает дичь, которую отлавливают, а бывает, которую отстреливают. Этот уже был подвешенным окороком. В его жалком попискивании слышались нотки подлых маленьких побед, поданных на тарелочке. Не такой я представлял себе тайную ебо-любовь Даницы. Вероятно, он думал обо мне то же самое. Но пистолет был в моих руках, и мне не хотелось углубляться в Никшину скрытую от посторонних глаз и хорошо продезинфицированную душу. Я не верю в раскаяние. Раскаяние хуже любой вины. Если уж ты засунул свою совесть куда подальше, то нечего о ней вспоминать. Что посеешь, то и пожнешь. Это не правосудие. Это моя жизнь.