У меня сразу упало сердце, и я замер в ожидании страшной беды.
Рябошапко раскрыл лежавшую перед ним папку, обвел взглядом всех присутствующих и тихо проговорил:
«Вчера я беседовал с Усачевым, просил рассказать мне всю правду о себе. И вчера и сегодня Усачев не сказал всей правды. Позвольте мне теперь задать ему один вопросик. — Он опять обвел взглядом всех присутствующих. На этот раз глаза его горели зловещим торжеством. — Только один вопросик. Когда и где умер ваш отец?»
Он смотрел на меня как инквизитор, словно стремился проткнуть взглядом насквозь.
Все притихли.
Я медленно поднялся.
«Я вчера вам говорил, когда умер мой отец».
«Но где?» — выкрикнул Рябошапко.
Я взглянул в его искаженное открытой ненавистью лицо и понял, что надеяться теперь не на что.
«Он умер в тюрьме, он умер в лагере для политических заключенных в 1939 году на Печоре! — раздельно, чуть ли не по слогам, прокричал Рябошапко. — Ваш отец был осужден как враг народа, вы скрыли этот факт при поступлении в училище, вы хотите обмануть всех нас и сейчас. Не выйдет, Усачев!»
«Мой отец не мог быть врагом народа, он не виновен», — сказал я, твердо глядя в глаза Рябошапко.
«Не виновен? — язвительно пропел помполит. — Врагом народа оказался, а он тут нам поет „невиновен“».
«Я еще раз повторяю: мой отец никогда не был врагом. Я этому не верил и не верю. Он всю жизнь был честным простым рабочим».
«Не веришь? Но его же органы разоблачили».
«Не верю! — выкрикнул я. — Это ошибка!»
«Органам не веришь?» — Рябошапко посмотрел на сидевшего рядом с ним представительного мужчину и повел рукой в мою сторону.
«Вот, товарищи, смотрите, кто хотел пролезть в комсомол. Он не верит органам — значит он не верит нашей советской власти!»
«Советской власти я всегда верил и верю. Она мне отца и мать заменила, без нее я давно бы погиб». — Слезы стояли у меня на глазах, я чувствовал, что еще минута, и я разревусь здесь, как ребенок. С трудом мне удалось взять себя в руки.
«Вы нам тут демагогию не разводите, — предостерегающе поднял руку Рябошапко. — Вы договаривайте до конца. Никто вам тут не позволит отделять органы от советской власти. Он не верит органам! Он не верит Чека!» — кричал Рябошапко.
Я тихо проговорил:
«В Чека тоже люди разные, могут и ошибаться».
«Да как вы смеете здесь заниматься клеветой!» — грохнул по столу Рябошапко.
Он опять порылся в бумагах и заговорил неожиданно тихим, спокойным голосом:
«Видите, товарищи, Усачев не только не осознал всей тяжести содеянного его отцом, как врагом народа, но и пытался скрыть это от нас. Ведь, как истый патриот, он что должен был сделать? Он должен был отречься от такого, с позволения сказать, отца, осудить его и отречься, а не заниматься клеветой на органы, не вести здесь антисоветские разговоры».