«Сходи завтра к начальнику училища, посоветуйся, что тебе делать дальше».
Я так и сделал. Утром я уже был у него.
Он медленно прохаживался по кабинету, курил папироску и разговаривал со мной:
«Вы напрасно умолчали об отце. Неужели вы думали, что этот факт можно скрыть?»
«Я боялся», — вырвалось у меня.
«Чего боялись?»
«Боялся, что меня не примут в училище».
«А вчера чего вы боялись?»
«Боялся, что исключат».
«Ну вот, вы этого и добились. Я подписал сегодня приказ о вашем отчислении из училища. Увы, я не мог ничем помочь вам. И запомните — таким методом вы никогда не докажете свою правоту. Не нужно бояться правды, как бы горька она ни была. И в том, что произошло вчера, вините только себя. Вы были неискренни, а это самое страшное. Ваша правда горькая и тяжкая. Но это и единственное, что поможет вам вернуть доброе имя и доверие. Запомните это. Что вы думаете делать дальше? Куда пойдете?»
«Не знаю, — подавленно ответил я. — Разве теперь примут куда-нибудь?»
«Да-а, — задумчиво протянул начальник училища. — Положение ваше незавидное. Я попробую вам помочь».
Он снял трубку телефона, набрал номер и долго уговаривал какого-то Семена Ивановича принять меня хотя бы кочегаром в свою контору.
Так я попал кочегаром на угольщик номер два, который снабжал углем рыболовные траулеры, промышлявшие рыбу в Баренцевом и Белом морях.
Началась новая жизнь. Поделиться своим горем, кроме Наташи, мне было уже не с кем — дед мой, Арсений Федорович Голосов, умер в Ижевске в первый год моей учебы в мореходке.
Команда на угольщике была разношерстная — сюда направляли главным образом проштрафившихся моряков. И каждый стремился сбежать с этого судна — тут и заработки были самые низкие на флоте и работа была грязная, тяжелая. Мне бежать было некуда. Я был рад и тому, что остался на флоте.
Парень я был крепкий, кочегарить умел, работал хорошо. А после вахты садился за книги по штурманскому делу. Надо мной смеялись, меня отговаривали от этой затеи. Ведь я был почти готовый механик, все-таки закончил три курса судомеханического отделения. Но я не хотел быть механиком. И на меня махнули рукой. А стармех сказал, что я «чокнутый малость».
И только один человек никогда не подшучивал над моим стремлением стать штурманом — машинист Власов. Виктор Иванович был единственным членом партии на судне, и моряки обычно называли его комиссаром. Парень он был душевный, простой, и люди шли к нему с охотой по самым разным вопросам и в любое время. Однажды Власов даже взмолился:
«Братцы, отстаньте от меня, что я вам, помполит, что ли? Идите со своими вопросами к начальству».