— Вон! — рявкнул Эйдан.
Дверь снова приоткрылась на дюйм.
— И если ты это сделаешь, не забудь прийти позвать нас. Мы можем использовать его как наживку, когда пойдем на рыбалку.
Эйдан вскочил, и Джейми, взвизгнув, захлопнул дверь.
— Это не смешно, Сирена, — буркнул Эйдан.
— Нет, конечно, нет, — вытирая глаза, согласилась с ним жена и с серьезным видом посмотрела на Эванджелину. — Эванджелина, никто не может желать лучшего друга, чем ты. Ты всегда была со мной. Ты защитила меня, не заботясь о собственной безопасности. Я знаю тебя лучше, чем все остальные в этой комнате. — Бросив на Лахлана строгий взгляд, она взяла руку Эванджелины в свои. — И именно поэтому я знаю, что в душе ты действительно веришь, что поступила правильно. Но даже ты должна признать, что на этот раз зашла слишком далеко.
— Сирена, что ты говоришь? Я…
Невыносимая боль возникла в груди Эванджелины.
— Нет, позволь мне договорить. Тебе важно понять, что в своем стремлении доказать, что твой отец и все остальные не правы, ты слишком остро реагируешь и видишь опасность там, где ее не существует, тем самым подвергая риску других.
Комнату окутала туманная дымка, и Эванджелина, проглотив комок в горле, зажмурилась.
— Я не зло, Сирена. Я действительно верю… верила, что у меня нет выбора.
— Нет… нет, Эванджелина, мы не считаем, что ты зло, — твердо сказала Сирена, сжимая ей руку.
— Лахлан считает. — У нее сжалось горло, но она, обведя взглядом его семью, вытолкнула из себя эти слова: — Простите за боль, которую я причинила Йену. Мне хотелось бы сказать ему это, если вы позволите.
— Да, конечно, — сказала Сирена, получив от Рори кивок в знак согласия.
— Спасибо вам.
Эванджелина пошла к двери, призывая к себе свою магию, но даже теплое свечение больше не успокаивало ее.
— Ты сказал ей, что она зло? — Сирена, подойдя к Лахлану, уперлась ему в грудь острым ногтем.
— Нет. — Он вздрогнул и сильнее вжался в диван. — Господи, Сирена, она же бросила Йена умирать.
Горячее оправдание собственных поступков теперь, после того как он выслушал объяснения Эванджелины, больше не казалось ему справедливым.
— Ты заставил ее плакать, а Эванджелина никогда не плачет!
— Я не заставлял ее плакать.
Но он довел ее до слез.
— Лахлан, ты это исправишь. Ты извинишься перед своей женой, и мы устроим праздник и примем ее в семью. Безусловно, даже ты должен признать, что Маклауды очень много значат для Эванджелины, и она никогда специально не стала бы причинять им вред. А если ты думаешь иначе, то ты дурак.
— Ты можешь так говорить, потому что она никогда не донимала тебя, не дразнила и не выводила из себя, доводя почти до сумасшествия, — огрызнулся Лахлан, не обращая внимания на тупую боль в груди. — И мне чертовски надоело, что все называют меня дураком!