И пока усталые отроки ставили шатры и разжигали костры, я увел пленного посла в лес. Долги отдавать. На увязавшегося было следом Инчуту Ратомир так рявкнул, что тот поспешил обратно в лагерь.
Поставил связанного на колени. Молча, воткнул в податливую лесную землю меч и сел напротив. И закрыл глаза, припоминая мечты:
«Вот посол Мирослав ползает на коленях, пачкая дорогие штаны хвоей и мышиным дерьмом. Он умоляет о пощаде, поминутно сглатывая струящуюся ручейком кровь из срезанного носа. Руки блестящего господина прижаты к дыркам по бокам головы — там, где раньше были аристократические уши. У надменного чужеземца еще много выступающих частей тела. Ему обещано — он лишится их всех. Искупление грехов! Этот индюк вызывал омерзение и скуку. Переживания этой твари, даже у смерти на краю, были мелочны и ничтожны. Быстрый конец — чтоб не тратить время на пустяки»…
На самом деле он пощады не просил. Рот оказался занят кляпом. Досадуя на самого себя за оплошность, поднялся и выдернул мокрую тряпицу.
— Хочешь что-нибудь сказать? — подсказал я.
— Ты, грязный щенок! — выдохнул Мирослав. — Поднял руку на посольство короля Эковерта! Сдохнешь в канаве!
— Забавно, — удивился я, вместо жалобных воплей услышав угрозы.
— Трепещи, варвар! — снова завел свою песню враг и попытался встать с колен. Пришлось подскакивать и засапожным ножом подрезать ему связки на коленях. Никаких чувств к этому существу я не испытывал. Ни жалости, ни страха, ни, как ни странно, удовлетворения местью. В душе было пусто.
— Кто такой Лонгнаф?
— Нож короля, — посол разлепил прокушенные от боли губы. — Жди свою смерть из каждой тени!
Я кивнул. Примерно так я и думал.
Больше у меня вопросов к Мирославу не нашлось. С какой целью он тащился через полмира следом за Ратомиром, я и так знал. И что главным в этом преследовании был вовсе не посол, брошенный нам, словно кость собаке, — понимал.
И причинять боль этому пустому, в общем-то, человеку, тоже не хотелось.
— Ты прожил бестолковую жизнь, — осознавая, что просто теряю время, беседуя с врагом, тем не менее выговорил я. — Служил не тому господину. Дружил с подлецами. Радовался боли других людей… Если бы Спящие все еще оставались с нами, я не переживал бы за твою душу. Ты за все ответил бы перед богами… Но их нет… Поэтому, знай!
Я встал и выдернул меч из земли.
— Ты умрешь так же, как жил. Бестолково. В глухом углу обитаемого мира, от меча в руке лучника…
Мирослав скривился, как от боли, и когда его голова гулко свалилась на хвою, гримаса так и застыла на его губах. А я подумал, что Судьба несправедлива, не позволяя фантазиям сбыться. В мечтах смерть первого из моих врагов, должна была затронуть мою душу гораздо больше.