Анатолий кивнул. Что-то такое он и ожидал услышать.
— Кто хоть они? — спросил он. — Конкретно. Где их готовили?
Серафим пренебрежительно кивнул.
— Говорил уже. Один старый мокрушник, три ходки. Второй — пацан, в армии служил. Племянник этой, невинно убиенной. Два года генералам дачи строил, плацы подметал и теперь Рэмбо ему нипочем.
— Получается, тридцать штук за каждого, — сказал Анатолий. — Если уберу одного, заплатят?
— Если уберешь старого мокрушника, племяш тоже никуда не денется, — ответил Серафим.
Они второй день жили в заимке, под непрерывным дождем, причем Игнат не позволял ночью разводить костер — далеко видно. Леху, у которого поднялась температура, он лечил немецким аспирином и хвойным отваром. Но Лехе становилось все хуже. Пришлось отвести его до ближайшей деревни Тетерино, попроситься в баньку. Хозяйка, старуха лет семидесяти, поджав губы, подозрительно оглядела обоих.
— Подлечиться надо, — сказал ей Игнат. — Мы — охотники, блудили тут, он провалился в болото, простыл…
— Браконьеры, что ли? — понимающе кивнула она. И в ее тусклых глазах мелькнул живой интерес.
Игнат пристально посмотрел ей в глаза. Никак на свежатинку бабка рассчитывает.
— Одна, мать, живешь?
— Одна, кому еще тут нужна-то? — Теперь она так поджала губы, что они превратились в сухую, бесцветную нитку. Сообразила: мясо ей не обломится.
— Сотвори-ка нам баньку, — проникновенно сказал Игнат. — По-черному. Мы тебя отблагодарим, не пожалеешь. Только про нас — никому. Поняла? И чайку бы потом с медом, ага?
Они парились несколько часов. Игнат нещадно стегал веником разомлевшего, стонущего Леху. Потом отпаивал его заваркой из сухого можжевельника с крапивой и снова стегал, выбивая хворь.
Иногда поглядывал в окно, дома ли бабка, не побежала ли стучать. Нет, дым над избой из печной трубы стоял коромыслом, вроде что-то готовила. Придется отстегнуть, никуда не денешься…
Они выпили у нее с полведра чая с медом, поели пирогов с морошкой и брусникой. Потом он завернул Леху в старый, дырявый тулуп, надел на ноги толстые шерстяные носки, уложил спать на растопленную печь. Леха во сне стонал, что-то невнятно бормотал. А Игнат сидел со старухой под иконой, где она показывала ему фотографии родственников, ныне почивших. Время от времени она испытующе его рассматривала и опускала глаза всякий раз, когда встречалась с ним взглядом, рн отсчитал ей несколько сотенных. Подумав, прибавил еще несколько купюр. Она стала пересчитывать дрожащими пальцами. Похоже, никогда таких денег в руках не держала. А ты жадна, мать, подумал Игнат. Нехорошо. Как бы не пришел к этой старой карге тот самый аппетит, что во время еды…