О боги, конечно, я знала слово «низвергнуть» еще до того, как оно слетело с губ Леонарда! Может, мне тринадцать и в подземном мире я новичок, но не надо считать меня идиоткой.
― Нашего приятеля Аримана изгнали из пантеона еще дозороастрийские иранцы, — говорит Леонард и грозит мне указательным пальцем. — Главное, не поддавайся искушению объявить ессейство иудаическим воплощением маздаизма. — Леонард качает головой. — Все, что связано с Набопаласаром Вторым и Увахшатрой, очень неоднозначно.
Бабетт смотрит на компактные тени, которые держит раскрытыми, и подрисовывает себе глаза маленькой кисточкой. Отрываясь от своего отражения в крошечном зеркальце, Бабетт говорит Леонарду:
― А еще скучнее ты быть не можешь?
В эпоху раннего католицизма, говорит он, церковь обнаружила, что монотеизм не в состоянии заменить давно укоренившееся многобожие, пусть даже оно устарело и считается языческим. Священники, отправляющие службы, слишком привыкли обращаться к отдельным божествам, и поэтому церковь учредила святых, каждый из которых соответствовал более древнему божеству и символизировал любовь, успех, выздоровление от болезни и так далее.
Кипели сражения, возрождались и умирали царства, и Аримана сместил Сраоша, а Митра пришел на смену Вишну. Зороастр вытеснил Митру; каждый следующий бог отправлял предыдущего в забвение.
― Даже слово «демон», — продолжает Леонард, — придумали христианские теологи, неверно истолковавшие слово «даймон» в произведениях Сократа. Когда-то оно означало «муза» или «вдохновение», а чаще всего — «бог».
Леонард добавляет, что если человечество просуществует достаточно долго, когда-нибудь даже Иисус будет мрачно слоняться по Аиду, изгнанный и вычеркнутый из жизни.
― Бред сивой кобылы! — кричит мужской голос из клетки футболиста. Там его обглоданные кости покрываются пеной красных корпускул, красные пузыри сбегаются, образуя мышцы, которые набухают и растягиваются, соединяясь с сухожилиями, заплетаются белыми связками — процесс, одновременно притягательный и отвратительный. Еще до того, как череп полностью затянуло слоем кожи, челюсть опускается, чтобы изо рта исходили звуки.
― Все бред, зануда ты собачий! — Новая кожа розовой волной вспухает над зубами, образует губы, которые говорят: — Давай, грузи дальше, мелочь пузатая! Потому ты тут и сидишь.
Не отрываясь от собственного отражения, Бабетт спрашивает:
― А ты за что сюда загремел?
― За офсайды, — кричит в ответ футболист.
Леонард кричит ему:
― Так почему я тут сижу?
Я спрашиваю:
― А что такое офсайды?
Из черепа футболиста вырастают волосы. Вьющиеся, медно-рыжие. В каждой глазнице надувается по серому глазу. Даже спортивная форма целиком сплетается из обрывков и ниточек, разбросанных по полу камеры. На спине футболки возникает большой номер «54» и фамилия «Паттерсон».