, и я уверен, что твоя мать очень достойная женщина. Так что, в общем, прими мои извинения, пожалуйста.
– Ладно, все в порядке, – сказал я и протянул ему руку. Он схватил ее обеими своими и с чувством встряхнул.
Мы с Назиром и Абдуллой подошли к моему мотоциклу. Абдулла был необычайно молчалив. Его молчание повисло между нами, как зловещая угроза.
– Ты сегодня уезжаешь в Дели? – спросил я.
– Да, в полночь.
– Я провожу тебя в аэропорт?
– Спасибо, лучше не надо. Я проскользну незаметно для полицейских, а если ты будешь со мной, они обратят на нас внимание. Но мы, может быть, увидимся в Дели. И потом, есть работа в Шри-Ланке. Я хочу сделать ее вместе с тобой.
– Не знаю, старик… – сдержанно ответил я. – Там ведь война, в Шри-Ланке.
– Нет такого места, где не было бы войны, и нет человека, которому не пришлось бы воевать, – сказал он, и я подумал, что это, пожалуй, самая глубокая мысль, какую он когда-либо высказывал. – Все, что мы можем сделать, – это выбрать, на чьей стороне драться. Такова жизнь.
– Гм… Надеюсь, что она не вся в этом, братишка. Но, черт, может быть, ты и прав.
– Я думаю, ты мог бы поехать туда со мной, – продолжал он настойчиво, хотя и было видно, что это ему нелегко. – Это будет последняя работа, какую мы сделаем для Кадербхая.
– Для Кадербхая?
– Кадер Хан попросил меня сделать это для него, когда из Шри-Ланки придет… сигнал. И теперь сигнал пришел.
– Слушай, братишка, я не понимаю, о чем ты говоришь, – сказал я как можно мягче. – Объясни толком, что ты имеешь в виду. Что за сигнал?
Обратившись к Назиру, Абдулла быстро заговорил с ним на урду. Тот несколько раз кивнул и сказал что-то насчет имен – вроде бы, что не надо упоминать имен. Затем Назир широко, дружески улыбнулся мне.
– В Шри-Ланке идет война, – объяснил Абдулла. – «Тамильские тигры» сражаются с регулярной армией. «Тигры» – это индусы. Еще там есть сингальцы, которые буддисты. И рядом с ними живут тамильские мусульмане, которые ни с кем не воюют – у них нет ни оружия, ни армии. Все их убивают, и никто не защищает их. Им нужны паспорта и деньги. Мы поедем, чтобы помочь им.
– Кадербхай задумал это дело, – сказал Назир. – Должны поехать трое: Абдулла, я и один гора, то есть ты. Всего трое.
Я был его должник. Сам Назир ни за что не стал бы напоминать мне об этом и не обиделся бы, если бы я отказался ехать с ним. Мы слишком многое пережили вместе. Но я был обязан ему своей жизнью, и отказать ему было очень трудно. И к тому же в широкой улыбке, которой он одарил меня, столь редкой для него, было что-то мудрое, душевное и щедрое. Как будто он предлагал мне нечто большее, чем просто общую работу, которая позволит мне вернуть ему долг. Он винил себя в смерти Кадера и знал, что я тоже чувствую себя виноватым и стыжусь того, что не выполнил своей роли защитника-американца. «Он дает мне шанс, – подумал я, переводя взгляд с него на Абдуллу и обратно. – Он дает мне возможность поставить точку в этом деле».