Мужчина, сидевший рядом, подвинулся, уступая ей место, но она не захотела садиться.
До следующих скачек было еще время, и поэтому многие пошли вниз. На трибуне стало тише, и я со Своего места различал отдельные слова из разговора матери с сестрой.
— Не знаю, не знаю… Что ему здесь делать?. Еще не хватало, чтобы мальчишка…
— Он же все равно ничего не понимает… Пусть подышит воздухом…
— …Не знаю… Ты же хотела его сегодня мыть… Что это, вертеп какой-то… Здесь…
Сестра кивнула в сторону сидевшей неподалеку женщины в ярком платье с двумя девочками, и я понял, что она сказала: «Здесь же не один он, вот и другие дети…» — или что-нибудь в этом роде. Потом сестра встала и начала торопливо проталкиваться к выходу. Мать крикнула ей вслед:
— Только, ну в общем, недолго… А где…
— Да он здесь где-то, придет скоро… Здесь он!
Я понял, что они говорили обо мне. Мать сидела рядом с Мишкой и старалась успокоиться. Достала папиросу и закурила.
Мишка встал и вдруг потянулся — ему стало скучно.
Мать неторопливо сказала ему что-то, я увидел, что она застеснялась и даже улыбнулась, удивляясь раздражению и тому, что она только что говорила дочери, и своему присутствию здесь.
Двум девочкам принесли мороженое, и их отец, подвыпивший мужчина в помятой шляпе, протянул Мишке шоколадку и сказал:
— А это тебе… Давай!..
В этот момент к ней подошла пожилая женщина с программкой в руках и предложила:
— Не хотите сыграть? «Абрека» с четырьмя там?..
— Какой «Абрек»?.. Что вы?.. — мать растерялась.
Женщина, не обидевшись, отошла.
Пачкая губы и подбородок, Мишка ел шоколадку. Мать посмотрела перед собой и, глубоко затянувшись папиросой, наверное, только сейчас увидела и беговые дорожки внизу, под трибунами, и конкурное поле, и конюшни поту сторону ипподрома, и огромную, раскинувшуюся вдали, за полем, панораму города. И по выражению ее лица я понял, что ей здесь нравится.
В этот момент перед самой нашей трибуной с топотом пронеслось несколько лошадей. Мать вздрогнула, но тут же, успокоившись, повернулась к Мишке и начала что-то говорить ему, чуть улыбаясь. Но ипподром уже снова шумел тысячами голосов, и я не услышал ее голоса.
Я не смотрел на скаковую дорожку, а сидел у перил, подперев подбородок кулаками. Мать уже никогда не скажет мне слов, которые говорит сейчас внуку.
В это время слева, из-за поворота, на финишную прямую вырвалась лидирующая группа лошадей. Уже почти все вокруг меня кричали — был центральный в этот день призовой заезд.
Люди на трибунах бросились к самому барьеру. Опытные наездники, ожесточенно работая стеками, старались прижать своих соперников к бровке. Шла жестокая скаковая борьба. И жестокость эта передавалась трибунам. Ипподром ревел и тем самым еще больше подстегивал наездников. Я видел, как мать встала и крепко взяла Мишку за руку. Удивительно, но среди рева ипподрома было слышно тяжелое, хрипящее дыхание распластанных в воздухе лошадей и короткие, жесткие, как удар бича, крики жокеев.