— Садись, Джорджи-малыш, — говорит Джанни, — я сейчас залатаю твою губу. — И он выходит и что-то говорит этой женщине Фреде, которая все стоит в коридоре. И я слышу, что они идут наверх. А я сижу один в комнате и вижу грязный пол, и на нем ни ковров, ни дорожек, да и стены кругом потрескались.
Тут я слышу голос Джанни:
— Нэнси, спустись к Джорджу Вашингтону Септемберу и залепи ему губу.
Друг, мне это не нравится. Мне это совсем не нравится. Потому что я не знаю, куда подевался этот Джанни Гриква и что ему надо от такого зулуса, как я.
Жду я недолго, какая-то девушка подходит ко мне, и я уверен, что это та самая Нэнси, которую звал Джанни Гриква. Друг, платье на ней в обтяжку. И она без чулок, потому что платье на ней так в обтяжку, что уже и чулок не наденешь. И, друг, она зулуска, как я, только чуть посветлее, — вы меня поняли? Но я точно вижу, что она зулуска. И платье на ней почти такого же цвета, что кожа, и, друг, она похожа на полненькую бутылочку кока-колы — вам ясно, что я имею в виду?
— Ты Джордж Вашингтон Септембер? — спрашивает она, и голос ее как шепот.
— Конечно, — говорю я и стараюсь улыбаться и быть обходительным, потому что мне нравится эта девушка, но когда я улыбаюсь, губа моя трескается, потому что этот ублюдок меня побил.
— Я Нэнси, — говорит она. — Сейчас я принесу тебе пластырь. — И она куда-то уходит.
И вот, друг, я счастлив, потому что мне нравится эта девушка.
Она возвращается, и она улыбается мне, и садится рядом со мной, и достает бутылочку, и капает из нее на ватку.
— Будет больно, — говорит она, — это йод.
Ну, я уж не покажу ей, что больно, думаю я, не то она подумает, что я какой-нибудь хилый, дохлый зулус. Но когда она прижимает ватку к губе, я должен сказать вам, что это и вправду больно, но знаете, что она при этом делает? Я вам не вру, но она сует мне язык в ухо, так что кажется, будто я и не слышу боли. Но мне все равно очень больно, это я вам говорю.
Затем она залепляет мне губу, и боль проходит совсем. И я собираюсь ее кое о чем спросить, но тут является Джанни Гриква с каким-то длинным конвертом.
— Брысь! — говорит он Нэнси, и она сейчас же уходит.
— Послушай, — говорю я. — Нельзя такой милой девушке говорить «брысь». Она же не кошка. — И это чистая правда, только иногда европейцы говорят «брысь» африканцам вроде меня.
Но Джанни лишь улыбается и спрашивает:
— Она тебе приглянулась?
— Друг, — говорю я, — приглянулась она мне или нет — не важно. Просто нельзя такой милой девушке говорить «брысь». Тебе самому понравится, если какой-нибудь тип скажет тебе «брысь»?