Леспромхоз должен был стать трамплином. От него надлежало всего-навсего оттолкнуться. Заработать пяток тысяч. Горбом заработать! Но лес пилить — не на баяне играть, школа и слух не нужны! Просто — задержка в пути на три-четыре месяца.
И вдруг — не так просто, оказывается!
— Рассчитался бы к чертовой матери, — встретил Борис подошедшего напарника, — неловко! Скажут: дезертируешь! А я не труда боюсь — время дорого, понимаешь?
Скрыгин опустился рядом, достал папиросы. От плохо отмытых пальцев на мундштуке оставались масляные пятна. Пришлось, выбросив папиросу, обтереть пальцы о ватник.
— Не понимаю, почему ты от этого с ума сходишь. Ну, заработаешь первые две недели меньше, чем рассчитывал. Потом поднажмешь!
Признаться, что дело не только в заработке, Усачев не мог. Язык не поворачивался почему-то. Да и как объяснить человеку такое, чего себе вразумительно объяснить не можешь?
— Характер, Васька! Противно, когда всякая сволочь тебя подкусывает. И ничего не скажешь — правы!
— А ты плюнь…
— Не могу. Кипит! — стиснутым кулаком он помотал возле сердца, безвольно уронил руку. — Прямо душа не лежит работать!
Скосив глаза, Скрыгин наблюдал за товарищем. Искал слов.
— Худо! — так и не найдя нужных, промолвил он наконец, сам не зная, к чему относится это «худо» — к тому, что у напарника душа не лежит к работе, или к собственному неумению переубедить его.
— Худо, — в тон согласился Усачев. — Не получается, и все тут! Понимаешь, я музыкант, а не лесоруб. Руки у меня по-другому устроены, что ли? А сегодня еще и пила дурит…
Василий заставил себя подавить улыбку: надо же сказануть такое! — но раздражения подавить не смог:
— Брось ты чепуху городить, Борька! Руки, руки… Мастер говорит: хватка у тебя правильная, работать можешь. Честное слово, так и сказал: через день-другой пойдет как по маслу. Втянуться надо.
— Обидно, когда всякая шпана…
— Черт с ними. Давай попробуем без паники, с оглядкой! Чтобы не крестить как попало, а потом кишки не рвать!
— Ладно. Эту неделю добьем, посмотрим, — нехотя согласился Усачев. — Все равно.
Он встал, расправил плечи. Действительно, чего он запаниковал? Кубики не в общий котел идут, каждый получает за свои. А так, зря — пусть гавкают. Васька — другое дело, но Васька соглашается и дальше работать на пару. Сам уговаривает.
И все-таки чувство недовольства чем-то, какая-то паскудная ржавчина язвила душу. Можно заставить себя не думать о ней, но избавиться нельзя. Слишком глубоко въелась она, эта ржавчина. И пожалуй, разговоры про обиды, про нежелание терять дорогое время велись для отвода глаз. Чтобы не видеть ржавчины.