Но торопились они зря…
Возле клуба кучками собиралась молодежь. Переговаривались недовольными голосами — ругали киномеханика.
Исчезавшая куда-то Настя объяснила:
— Вот так посмотрели картину! Фотоэлемент какой-то испортился, Витька за новым в город уехал. Всегда у этого Осокина чудеса, не то, так другое… Верно, что сапожник!
Но обманутые зрители не спешили расходиться. В группах вспыхивал и гас смех. На неосвещенном крыльце клуба закружились, вальсируя, две девушки. Белые валенки их казались по-особенному нарядными в полутьме опускающегося вечера.
Слышались голоса:
— Оставил же он ключ, наверное?
— Черт с ними, с пластинками. Санька на гармошке маленько может…
— Пусть Митька сбегает, спросит.
— Так она и отдаст ключ, жди!
Скрыгин подтолкнул плечом товарища:
— Пойдем?
— Ой, подождемте еще! — ухватилась за его рукав Настя. — Если найдут ключ — танцы же будут! Подождем, раз уж приехали.
Она держалась за бушлат Скрыгина, но смотрела на Усачева, угадывая, что слово того будет решающим.
— Желание дамы — закон! — улыбнулся Борис.
Василий, смешно надув щеки и поджав губы, выставил вперед обутую в подшитый валенок ногу.
— Господи, да ведь теперь все так. Зима ведь. Вы посмотрите, — жестом показала на танцующих на крыльце девушек Настя.
— Галька идет!
— Галька сама идет!
Все, словно по команде, повернули головы навстречу женщине в накинутом поверх платья белом шерстяном платке. Видимо, она шла очень не издалека.
Снова загудели сердитые голоса:
— Витька уехал — значит, всему конец?
— Клуб не для того, чтобы замки навешивать!
— Не собственный дом, Галина Андреевна!
Собирая в горсть распахивающийся платок, женщина, тоже сердясь, оправдывалась:
— Вас допусти одних — скамейки целой не останется. Знаю. И пластинок все одно нету, от шкафчика ключ Виктор с собой увез… Ей-богу, увез!
Тем не менее дверь в клуб отворилась, молодежь хлынула на крыльцо. Осветились окошки.
— Хлопцы, скамейки убирать! — позвал кто-то.
Когда Настя и ее спутники вошли, на подмостках перед экраном уже топорщилась задранными к потолку ногами груда скамеек. Только вдоль стен оставили несколько, и парни словно загораживали спинами сидящих девушек.
На улице рявкнула металлическим голосом гармонь.
— Санька идет, держись!
— Кто не умеет танцевать вальс, можете расходиться!
— А если я фокстрот на три счета могу?
Парень в темно-синем костюме и кубанке с малиновым верхом, окруженный гурьбой провожатых, остановился в дверях. Словно белые, в два ряда, пуговицы косоворотки, на груди четко выделялись перламутровые лады гармони.
В зале оживились еще больше: