— Хорошо, что она арестована, — заметил Альбер Бушардон, капитан 19-го эскадрона запасного полка, обращаясь к голландскому дипломату Францу Брейштаху ван Веелю. — Представляю, что бы стало с этими невинными младенцами, останься она на свободе.
— Возможно, ее бы разоблачили, — отозвался голландец. — Когда состоится суд? — Он нетерпеливо ждал, когда все кончится, поскольку его собственная судьба была тесно связана с судьбой арестантки.
24 июля было тяжелым днем. Над задыхающимся от жары городом нависли свинцовые облака. Сена, рассеченная надвое площадью Дофины, катила свои воды так медленно, словно карабкалась вверх.
Ровно в одиннадцать утра распахнулись тяжелые резные двери Дворца правосудия. Наверху, в Суде присяжных, члены Третьего военного трибунала уже заняли свои места за столом. Предварительные процедуры были завершены быстро, по-военному.
Семь членов трибунала с высоты своего положения смотрели вниз, туда, где стояли стулья для защитника и подсудимой, а также два табурета для охранников. Шестеро из членов трибунала были кадровыми военными. Седьмой, приглашенный со стороны, являлся протоколистом трибунала.
Это был капитан Бушардон. По вечерам он обсуждал дело со своим старым приятелем Францем. Подобные действия, по существу, являли собой должностное преступление. Но протоколист доверял Францу, дворянину, славному малому, другу и франкофилу (так он полагал), человеку, двусмысленность положения которого в связи с его знакомством с подсудимой он отлично понимал. Франц и теперь не мог поверить, что его бывшая возлюбленная была способна на двурушничество, приведшее ее на скамью подсудимых. Когда ее арестовали, Франц отреагировал так, словно услышал пошлую шутку.
— Герши? Чепуха!
— Ты еще не знаешь женщин, — ответил Бушардон. Сам капитан мечтал, чтобы Мата Хари была признана виновной и осуждена. При свидетелях, в числе которых находился и Франц, она назвала его однажды гадиной и тупицей. Пригладив прямой пробор, протоколист добавил: — Я лично никогда ей не доверял.
— Как она выглядела, когда вошла в зал? — поинтересовался Франц вечером 24 июля.
— Праздничной, — с возмущением ответил Бушардон.
Стиснутая с двух сторон жандармами, в десять минут двенадцатого Мата Хари вошла в помещение суда. На ней было скромное синее платье с пуговицами до самого подола, с довольно глубоким вырезом на груди. На густых волосах — шляпка, похожая на треуголку, но надетая кокетливо, совсем не по-военному. Она улыбалась, сначала обоим жандармам, словно это были ее кавалеры, затем одарила нежной улыбкой пожилого адвоката, мэтра Клюнэ. Прежде чем сесть в кресло, поставленное перед дубовым столом под возвышением, на котором находилась судейская кафедра, она дала возможность членам трибунала хорошенько рассмотреть ее.