Но только в свои шестьдесят семь он, казалось ему, постиг истину, что настоящий мужчина уже тот, кто ещё может желать. Впрочем, уверенности в правильности открытой истины у него не было, и ставить даже рубль на спор за это его умозаключение он бы не стал.
Однако юная дева, делившая с ним некоторым образом время в последние годы, не искала философского камня и была просто сама собой. И в этом заключалась её блаженная юная прелесть. Она не могла, да и не желала понять, что чувствует пожилой мужчина в её присутствии в этой её вольной, воздушно-эфемерной интерпретации одежды. Нечто легкое, полупрозрачное накинутое на юное тело, проглядывающее и просвечивающее сквозь, и благодаря, этому как будто платью.
«Ах, не надо юностью/ Любоваться — старости!,— вспомнил он строчки Марины Цветаевой, — и все же… Если ангелы существуют, то несомненно она создана по образу и подобию… О, да! Но ведь беда именно в том, именно!.. что эти непорочные бесплотные создания прямо, прямехонько и толкают тебя к пороку… ко греху, ибо пробуждают даже твою усталую почти заснувшую вялую плоть!»
8
Вечером другого дня после допросов Анна Львовна просила братьев остаться для личного разговора. Выбрали кабинет отца. Сели. Молчание длилось неприятно долго.
— Аня, — наконец не выдержал Генрих Львович, — не томи душу. Говори, для чего созвала.
— Я бы хотела узнать у Артура Львовича, — Анна неприязненно посмотрела на младшего брата,— не видел ли он, чего ни будь подозрительного у дома отца в день приезда?
— Нет. — спокойно ответил Артур и перевел взгляд от колючих глаз Анны Львовны на китайскую вазу, стоявшую в углу.
— А может ли Артур доказать когда прибыл к дому?
— Анечка, ну, что ты так?! — воскликнул с обидой за брата Генрих Львович.
— Ты, что следователь? — вспылил Артур.
— Я бы хотела, только на внутреннем форуме, так сказать, выяснить несколько вопросов, прежде чем мы выступим на официальном допросе…
— Анна, но причем тут Артур? И потом, ведь выступили уже…
— Это только начало. А что вы уже успели рассказать?
— Анна, я тебя не понимаю! Ты что-то скрываешь? Ведь всё до боли ясно!
— Генрих, успокойся… Не всё ясно… Так когда ты, Артур, прибыл к дому?
— Вечером.
— Да, где-то около семи. Приехал, не смог попасть в дом и сразу мне позвонил…
— А ты, Генрих, видел, когда Артур прибыл к дому?
— Я не видел, но повторяю, он сразу как приехал мне позвонил, потому, что не мог попасть в дом! Не стоять же ему на морозе! Анна, право! И я тут же приехал.
— А сколько времени он был там один, ты знаешь?
— От его звонка до моего приезда, может четверть часа, не более, верно, Артур?