— Алан, не надо, — снова простонала она.
Но для него, охваченного порывом страсти, это прозвучало как «да». Он не обращал внимания на ее протесты и слезы и продолжал целовать и ласкать до тех пор, пока она, дернувшись в последний раз, не повернулась в его объятиях. Если бы Алан был в состоянии замечать что-нибудь помимо своего мучительного вожделения, то мог бы увидеть в ее глазах отчаяние. Но сейчас все, что он видел, это спелые красные губы, такие мягкие, пухлые и соблазнительные. Ему хотелось утонуть в них, хотелось, чтобы эти полные губы исцеловали его всего, терзали и мучили его тело до изнеможения. Поэтому, когда она обняла его за шею и, притянув губы к своим, вернула ему поцелуй гораздо более жестокий, чем любой из когда-либо испытанных прежде, он мог думать лишь о том, что ожидает его за дверью спальни.
— Я тебя ненавижу, — выдохнула она, когда он поднял ее на руки и понес туда.
Его синие глаза светились в полутьме комнаты.
— Я люблю, когда ты ненавидишь меня, Эбони. Продолжай в том же духе. — С этими словами он опустил ее на постель и начал срывать с нее одежду.
На следующее утро Эбони проснулась с ощущением, что наконец-то по-настоящему возненавидела Алана Кастэрса.
Путь к этому был долгим.
В пятнадцать лет он был для нее обожаемым героем. В шестнадцать это переросло в сильное девичье увлечение. К семнадцати годам она уже постоянно мечтала о нем, пока наконец, в восемнадцать, не совершила этой страшной глупости.
При воспоминании о том, как она повесилась ему на шею в библиотеке той ночью четырьмя годами ранее, по девичьей глупости полагая, что если он все эти годы платил за нее из своего кармана, то должен любить ее, она поежилась. Когда она встала и поцеловала его, он растерялся. Какая ирония судьбы в том, что, вероятно, его инстинктивная и несколько ошеломленная реакция на этот глупый поцелуй явилась причиной случившегося тремя годами позднее.
Разумеется, он остановил этот поцелуй достаточно быстро для того, чтобы его нельзя было обвинить в совращении. Но памяти о языке, глубоко проникшем в ее рот, о руках, пусть даже на мгновение заключивших ее в железные объятия, было вполне достаточно, чтобы питать ее фантазии о том, что его недовольство было только внешним и что он любит и желает ее.
И она была настолько наивна, что высказала ему это.
И конечно, в тот день он просто уничтожил ее, сказав, что она ведет себя как глупая дурочка, что платил за нее из чувства благодарности к ее отцу, который однажды, единственный из всех знакомых, одолжил ему денег, что рассматривает свое опекунство как священный долг, который не должен быть и не будет запятнан ничем, и что его короткий ответ на ее поцелуй должен был послужить суровым уроком того, что может случиться с девушкой, в которой играет кровь, если та попадет в плохие руки.