У нее было две причины для отрицания своих чувств: во-первых, мысль о возможном разрыве между ее родителями была слишком пугающей, а во-вторых, любое проявление ее собственных эмоций могло нарушить отработанный ход ее представлений. Вскоре она уже отрицала свои чувства автоматически и так же автоматически старалась контролировать окружающих и манипулировать ими. Ее напускная оживленность, несомненно, отталкивала от нее некоторых людей, но для других, похожих на Кеннета, собиравшегося общаться с ней лишь на самом поверхностном уровне, этот стиль оказался привлекательным.
То, что Конни могла многие годы жить с мужчиной, все чаще уходившим из дома по вечерам, и никогда не спрашивать его о цели или причине его отлучек, свидетельствует о ее огромной способности к отрицанию действительности и о еще большем страхе, стоявшем за этим отрицанием. Конни не хотела ничего знать, не хотела ссориться или противостоять мужу, но больше всего ей не хотелось испытывать старый детский ужас перед разрушением своего мира в случае развода родителей.
Конни оказалось очень трудно согласиться на процесс терапии, потребовавший от нее отказа от ее главной защиты — юмора. Было так, словно кто-то предложил ей отказаться от воздуха; на каком-то этапе она была уверена в том, что не сможет выжить без шуток. Отчаянная мольба ее сына едва скользнула по ее прочной защитной броне. Она настолько утратила контакт с реальностью, что практически стояла на грани сумасшествия. На терапии долгое время Конни настаивала на том, чтобы обсуждать проблемы одного лишь Тодда, отрицая наличие собственных проблем. Будучи всегда «сильной», она не могла отказаться от этого статуса без борьбы. Но мало-помалу, готовя себя к испытанию страхом, охватывающим ее каждый раз, когда она не пряталась за щитом своего юмора, она начала чувствовать себя более уверенно. Как взрослый человек Конни имела в своем распоряжении гораздо более здоровые механизмы для отношения с окружающим миром, чем те, к которым она так привыкла с детства. Она начала задавать себе вопросы, стала адекватно выражать свои чувства и открыла свои истинные потребности.
Она научилась быть более честной по отношению к себе и к другим. И наконец, она смогла вновь использовать свой юмор, превратившийся в здоровый смех над собой.
Пэм: Тридцать шесть лет, дважды разведена, мать двоих сыновей.
— Я выросла в напряженной обстановке несчастной семьи. Мой отец бросил мать еще до моего рождения, и она стала классической «матерью-одиночкой». Ни у кого из моих знакомых родители не были в разводе. В середине пятидесятых в городе, населенном в основном представителями среднего класса, мы были чем-то вроде курьезной достопримечательности.