Недавно заглянул в энциклопедию и понял, что наблюдал Марка Щеглова в последние два года его жизни. Всего-то 31 ему было, когда его не стало. С большой белой головой, исковерканным инвалидным телом, каждый раз тяжело устраивающийся на стуле, он светился постоянным покоем и некоей дружелюбной готовностью откликаться на каждое обращенное к нему слово. Его первую статью сам Твардовский напечатал в «Новом мире» по рекомендации Николая Калинниковича. Напечатав, прислал академику благодарственное письмо, просил новых рекомендаций.
Друзья не дали забыть Марка: собрали его статьи в отдельную книжку. Недавно вышло второе — дополненное — издание.
С Владимиром Яковлевичем Лакшиным судьба свела гораздо теснее. Кроме семинара в доме у Гудзия, были еще факультетские капустники, для которых Володя и тексты писал, и которые сам режиссировал. В памяти осталось: скачу по сцене, изображая шуточного Вельзевула в обвисших конькобежных рейтузах — до нейлоновых лосин человечество тогда еще не доросло. Был я также, помню, Ромео, а Шура Коробова, будущая жена Льва Аннинского и многодетная мать, сидела на стремянке, как на балконе, изображая Джульетту.
Лакшин руководил репетициями из зала. На сцену не поднимался. У него всю жизнь что-то неладное было с ногой, и он ходил, частенько опираясь на палочку.
Но больше тех представлений запомнились посиделки после капустников у кого-нибудь на дому — и авторов, и исполнителей. Лакшин брал гитару и замечательно пел русские романсы. Говорили, что мама у него актриса чуть ли не из Малого театра и вот, мол, — передалось. Может быть. Но скорее всего умножилось. Этакий горбатый дьявольский нос, узкие губы — казалось все вопияло против его визуального присутствия в исполнительском жанре, а он в нем был завораживающе неотразим. Кто помнит его многосериальные рассказы по телевизору, со мной согласится. Для Чеховского цикла он пригласил к себе вторым ведущим актера Божьей милостью вахтанговца Юрия Яковлева, очевидную, как нынче принято говорить, звезду. Там Яковлев был тенью, главным был Лакшин.
Журнал «Новый мир» периода Твардовского вполне по праву называют еще и периодом Владимира Лакшина. Он в журнале возглавлял отдел критики и публицистики — самый боевой отдел, на острие идейных схваток. Собственные его статьи, были обычно о классике — Островский, Чехов, Толстой, внешне суховатые, научно основательные, но при этом всегда наполненные уймой чисто житейских наблюдений и самых здравых поворотов ясной мысли. Статьи эти слагались им таким образом, что выглядели предельно спокойными и рассудительными, отнюдь не претендующими на сотрясение основ. Но казалось бы надежно спрятанная авторская мысль, ведущие эмоции, всегда ясно просвечивали сквозь тексты и умные читатели все понимали: и то, что сказал автор, и то, что, говоря, имел в виду. Получалась каждый раз талантливая антисоветчина.