Ему так много хотелось ей сказать — и закричать, и потребовать, чтобы она рассказала, кто с ней так поступил. Его переполняли эмоции и вопросы, но с чего начать, что говорить? Ошибешься — и все, она тут же уйдет. Она казалась такой хрупкой, такой зыбкой. Как перышко — легчайший ветерок, и она в то же мгновение от него улетит.
Наконец старик немного успокоился. Бешеная ярость ушла, и его стала бить дрожь — реакция на произошедшее. Он прокашлялся, собираясь заговорить, но она его остановила — замахала рукой, словно регулировщик на перекрестке. Рукав пальто сполз, обнажив предплечье, и он увидел желто-черные, уродливые синяки, обвивавшие ее руку до локтя.
— Не надо, — твердо сказала она.
И он не стал.
Потому что знал: он не сможет.
Не сможет жить, потеряв ее.
— Ни о чем не спрашивайте, — продолжила она, — а я не буду спрашивать, зачем вы сделали все это… — Она махнула рукой в сторону накрытого стола.
Он смутился, но прекрасно ее понял. Кивнул, хотя она стояла к нему спиной, потому ее замечание не требовало никакой реакции.
Они сели за стол. Радостное возбуждение, охватившее его утром, испарилось без следа. Они ели в тишине. Она клевала, как птичка. Да и он ел без аппетита.
Пришло время первого посетителя — парня лет восемнадцати, которого, по его словам, презирал собственный отец. Он хотел создать себе новые воспоминания о том, как они с отцом проводят время, тогда, глядя на него, он бы не расстраивался, понимая, сколь многого лишился. Никакого драматизма и экзотики, никаких недостоверных разговоров — совершенно обычные воспоминания: отец на стадионе смотрит, как он играет в футбол; отец радуется, когда он забивает гол. Смеется над его шутками. Просто находится рядом. Внимательный. Неравнодушный.
Изобретатель зря боялся, что Джудит на следующий день не придет. Как всегда, она надела платье, но на этот раз — с длинными рукавами и высоким воротником, скрывающим то, что он увидел вчера. Но было слишком поздно. Теперь эта картина до скончания века будет стоять у него перед глазами, стоит ему только прикрыть веки. Синяк на лице Джудит потемнел, потом пожелтел. Через несколько недель все стало как прежде. Нет, неправда! Как прежде уже не стало. Этот яд отравил все. Он исковеркал, изувечил их чудесный, гармоничный союз. Так продолжалось до тех пор, пока однажды она не постучала к нему поздно вечером. Сложившись пополам, она кашляла, заливая крыльцо кровью. Он никак не мог понять, откуда же берется вся эта кровь. Она не позволила ему вызвать полицию и «скорую». Даже не разрешила промыть раны — она и сама справится. Ей надо было где-то спрятаться.