– Никаких контактов с родственниками и знакомыми. Вам нельзя общаться ни с кем, особенно с бывшими подельниками. Политическая активность строго запрещена. Об оружии речь вообще не идет. На ваш счет будет ежемесячно перечисляться по шестьсот марок, это досрочная пенсия. Квартплата составляет тридцать девять марок, так что на остаток можно прекрасно прожить. С настоящего момента вы живете по законам Германской Демократической Республики и подчиняетесь им беспрекословно. Поняли? О любом, даже самом незначительном контакте с кем бы то ни было вы обязаны докладывать мне.
– Но я хочу снова работать.
Фрау Шультце откидывается на спинку узкого дивана, смотрит на фройляйн Шульц безжалостно-изучающим взглядом и качает головой.
– А что вы, собственно, умеете делать? – спрашивает она, скривив уголок рта.
– Я была воспитательницей в садике.
– Выбросьте это из головы. Что еще?
– Но ведь вы все про меня знаете. Я преподавала в кружке марксизма-ленинизма.
Глаза майора Шультце наполняются приторным состраданием:
– Кого вы тут удивите своим марксизмом?!
Несколько дней спустя Инге Шульц послушно идет в больницу имени Святого Георгия. Там ее помещают в дефицитную одноместную палату и накачивают уколами. На вопрос, какие именно лекарства ей вводят, Инге не получает никакого ответа. Радушный, еще довольно молодой врач заверяет, что для нее делают все возможное и невозможное. Он говорит, что физически отучить организм от дурной привычки можно в два счета, всего лишь за несколько дней. Инге просит только об одном, чтобы ее ни в коем случае не привязывали к кровати.
– Конечно же, не будем. Даже не думайте об этом.
Несколько дней больная Шульц находится без сознания. Придя в себя, она страдает от страшных головных и желудочных болей. Некоторое время Инге остается под врачебным контролем, а потом, после недельного пребывания в стационаре, ее отпускают домой. Совету лечащего врача пить как можно больше жидкости она следует очень охотно. Сначала мучается страшной жаждой, но в конце концов чувствует себя все лучше и постепенно склоняется к мысли о том, что вместе с физическим излечением у нее наступила и психическая независимость от алкоголя.
Постепенно Инге разрешают выходить из квартиры. Сначала на один час в день, затем на два и даже на три часа. Если раньше за покупками ходила майор Шультце, то теперь Инге дозволено заботиться о себе самостоятельно. На банковский счет поступают первые шестьсот марок досрочной пенсии, и Инге Шульц может распоряжаться ими как хочет. Ей даже начинает нравиться новое существование, Инге кажется, что она участвует в интересной игре, будто в детстве. Чтобы занять свободное время, ей выписывают читательский билет в библиотеку. Также она может сходить в кино или на концерт, но с одним условием – возвращаться домой не позже половины одиннадцатого. Это напоминает персональный комендантский час, однако Инге Шульц не жалуется – что ей делать на улице после половины одиннадцатого вечера? Шататься по кабакам? При всем желании наведаться туда она чувствовала бы себя неуверенно. Ведь она не сумеет продержаться у барной стойки и четверти часа – ее моментально разоблачат как уроженку Запада. Сначала нужно изучить все тонкости социалистического образа жизни.