– За последний месяц производительность наших заводов выросла еще на четыре процента. Вот вам и хорошая новость. Так выпьем же за это! И чтобы в новом году наши сыновья снова смогли играть в теннис, – поднял свой бокал Кеферлоэр.
Стоп! На этом месте мои воспоминания путаются. Это уже не Рождество, а Новый год. Я глядел на свои новые наручные часы. На них была даже секундная стрелка!
– Хи-хи-хи!
Тетушка Хильда гостила у нас целую неделю. Она являлась сестрой моего отца, хотя лишь наполовину. Более точных сведений у меня и нет, возможно, ее рождение связано с какой-то драмой, о которой в нашей семье предпочитали молчать. Мне сказали, что дедушка женился дважды, однако я подозреваю, что жена у него была все-таки одна.
– Осталось совсем чуть-чуть.
Мама включила радио, и оттуда полились звуки вальса Иоганна Штрауса.
– Еще двадцать секунд! – воскликнул я. Мои новые часы шли изумительно точно. Как только большая стрелка легла поверх маленькой, по радио раздался длинный звуковой сигнал и наступил Новый год.
– Ваше здоровье! С Новым годом! С новым счастьем! – стали все друг друга поздравлять.
Отец чокался с гостями в полном молчании. Впервые за все годы моим сестрам позволили выпить по глотку алкоголя.
– Говорит Берлин. Вы слушаете радио рейха…
Отец резко выключил радио.
Тетушка Хильда засмеялась.
– Господин директор?… – произнес Кеферлоэр.
Отец не реагировал ни на что. От него ожидали, что он скажет несколько слов по поводу наступившего года, как обычно в такой праздничный вечер. С заметным нежеланием отец поднялся со своего плюшевого кресла. Вдруг мы поняли, что он сильно пьян.
Отец с трудом подбирал слова:
– Германия… когда-то была большой и прекрасной. Палка всегда о двух концах. Дюрер смотрит на вас свысока!
Слушать это было невыносимо. Отец прикладывал все усилия, чтобы язык не заплетался:
– Да. Новый год. Тысяча девятьсот сорок пятый. Что-нибудь он нам да принесет. Точно. Это неизбежно. Мы должны встретить его с достоинством.
За столом царила подавленная тишина. Но знаете, о чем я думал в тот момент? Влюбившись однажды, я не прекращал любить. Именно об этом я и размышлял, и мысли мои были проникнуты пафосом. Пусть мир пропадает, сгорает и проваливается в тартарары – я влюблен, и точка.
Оказываясь вечером в постели, я начинал с того, что прощал себе мою сытую, обеспеченную жизнь, хотя это звучит несколько нелепо. Молитвы посвящались Софи. Я просил Судьбу опрокинуть рог изобилия и над нею. Вот о чем я молился день и ночь. Да. Воля ваша, можете описывать это безо всякой патетики, по-современному беспардонно, но так было на самом деле.