Зовут на завтрак. Двери камеры открываются, я спешу по ярусу вместе с остальными и мы толпимся у двери отсека. У Фрэнки воняет изо рта. Он мог бы по крайней мере умываться и чистить зубы – раз в неделю было бы достаточно, лучше, чем никогда! Надзиратель в центре управления опять издевается. Почему он всегда выпускает другие отсеки первыми? Почему каждый чертов раз мы последние?
Вот наконец! Мы двигаемся, как скот в загоне, через вестибюль, выходим из корпуса, где находятся камеры, и идем по тротуару к зданию столовой. Через секунду мы уже выстроились у западного входа, нас больше сотни. Еще сотни находятся внутри. К счастью, сегодня нет дождя и не холодно, иначе на лестнице несчастья мы бы были на две ступени ниже, а я и без того чувствую себя абсолютно несчастным.
Внутри шум оглушающий. Вхождение в столовую – схождение во ад! Один мой друг из Нью-Йорка заметил, что это то же самое, как есть на переполненной платформе метро, в то время как мимо без остановки грохоча проносится экспресс. Наверное, сейчас здесь находятся мужиков триста, и все кричат, чтобы быть услышанными. Теперь понятно, почему в старых тюрьмах существовало правило не разговаривать во время еды. Мне хочется закричать «Заткнитесь вы все!», но не могу, – иначе триста головорезов испортят мне завтрак. Наконец я добираюсь к месту раздачи еды, и один из заключенных сует мне пластиковый поднос. В моей каше волос, но я ее в любом случае не ем.
Возвращаемся обратно в корпус, где расположены камеры. Через полчаса динамик орет: «Связка на выход!» – термин, который остался с прежних времен, когда на тяжелых работах были группы заключенных, скованные одной цепью – «на связке». Это означает: «заключенным приступить к работе». Направляюсь на работу, а так как я работаю в корпусе, где расположены камеры, то идти мне недалеко. Я уборщик, и моя работа – убирать кабинеты и драить туалет тюремного персонала. Придя на место, я вижу инспектора Монро, – черт подери, я надеялся, что сегодня у него выходной. Он любит надо мной насмехаться: не отпирает мне шкафы и не открывает двери кабинетов, и мне приходится искать кого-нибудь другого, кто бы это сделал. Он находит это смешным. Я бы уволился с этой чертовой работы, но быть без работы – значит быть весь день запертым в камере, без преимущественного права пользования спортзалом, двором и библиотекой. К черту! Лучше буду чистить их зловонный туалет – из двух зол это наименьшее!
И вот уже позднее утро, я вновь в своей камере. Это время переклички, час, когда мы сидим запертые в камерах, а нас опять считают (всего пять раз в день). Я использую это время, чтобы подремать. К п утра я уже с ног валюсь от усталости. Не столько от физической нагрузки, сколько от психологической – учитывая все то дерьмо, с которым мне приходится иметь дело. Если дело не в других зеках, то – в тюремном персонале, а если не в тюремном персонале, то заканчиваются чистящие средства или ломаются устаревшие поломоечные машины. Мне нужно прилечь. Надеюсь, что эта головная боль пройдет.