«Или у него все так отработано? Штамп на штампе! А я-то повелась, вот дура!» — Катя ругала себя на чем свет стоит.
У нее было чистое, хрустальное сердце, которое не выносило пошлости и грязи, а его снова окунули в какую-то помойку. Будто мало было ей Кирилла!
Ее мобильный звонил и звонил, и она, мучительно борясь с собой, смотрела, как высвечивается имя Оленина на дисплее, а потом отключила телефон, но Сергей тут же принялся звонить на домашний. Катя выдернула шнур из розетки, и в квартире воцарилась гнетущая тишина. Она села на свою одинокую постель, где так часто придавалась смутным грезам о своей утраченной навсегда любви, и заплакала. А потом вспомнила, что у нее есть один выход, которым она так долго пренебрегала, и есть прекрасная возможность уехать. Она так и сделает, как только закончит этот чертов объект. И не будет больше бояться очутиться в том сказочном краю, который так внезапно покинул ангел, растворившись в невыносимой глубине, в фиалковом небе иного мира. Надо признать, что Оленин сделал главное — избавил ее от сомнений и страха.
С утра пораньше Катя явилась в «Modus» и «угнездилась», как сказал бы ее отец, в своем кабинетике, таком маленьком, что там едва умещался компьютерный стол и пара стульев для клиентов. Через полчаса полнейшего безделья — чтения новостей и анекдотов в интернет-журналах — Катя Симонова взяла себя в руки, а еще через пять минут с головой ушла в работу.
— Трудишься, Катеринушка? Молодец! Только что-то ты сегодня слишком уж рано прилетела, птичка моя. — В кабинет незаметно прокрался Станкевич. Катя даже вздрогнула от неожиданности.
— Доброе утро, Федор Борисович, — пробормотала она.
— Пошли ко мне, кофейку дернем. Я так лично с коньячком.
— А не рановато ли?
— В самый раз. «Алка зельцер» я презираю. Как говорят в народе, от чего заболел, тем и лечись. Я вчера малость перебрал в приватной сауне, куда меня, дурака старого, занесло по приглашению одного нашего клиента. Нет! Я понимаю, что он хотел как лучше. А получилось как всегда.
Катя внимательно присмотрелась к Станкевичу и пришла к выводу, что шеф явно преувеличивает. Ведет себя неформально, в кабинет приглашает. К чему бы это?
Она покачала головой, вздохнула и проследовала вслед за Федором в его шикарный зал, который только по недомыслию можно было бы назвать кабинетом. Станкевич оставил пустой середину комнаты, словно намеревался здесь устраивать балы с танцами, кое-где расставил кресла и стулья, столики из карельской березы и в простенках между окнами расположил кашпо с многочисленными тропическими растениями — головной болью его секретарши. Рабочий стол, конечно, был, но использовался вовсе не по назначению. Правда, иногда на нем устанавливался «ноутбук», но редко. Вот и сейчас Федор крикнул секретарше, чтобы принесла кофе с пирожными, а сам нырнул в недра ампирного шкафа, предназначенного для книг, но содержавшего бутылки и бокалы всех возможных сортов, и выудил оттуда бутылку коньяка. Потом пришла секретарша Любочка, как поговаривали злые языки, бесплодно влюбленная в шефа, принесла пирожные и кофе. Федор с лету опрокинул рюмку коньяка и запихнул в рот эклер целиком. Катя отпила кофе, пригубила коньяку — так, за компанию, — и не притронулась к пирожным. От еды ее сейчас просто мутило. Хотя и кофе на голодный желудок шел плохо.