Гебдомерос (Кирико) - страница 50

что само по себе прекрасно, но недостаточно, но быть вправе произнести и фразу менее известную: я тоже порядочный человек!»[70]Такие речи всегда раздражали Гебдомероса. Он слышал их не раз. Его природная деликатность, удобренная прекрасным образованием и глубоким умом, зачастую вынуждала его делать хорошую мину при плохой игре и благосклонно воспринимать слова всех этих маньяков, людей, чья якобы железная логика была сродни проявляющемуся то явно, то едва ощутимо безумию, которое не всегда очевидно даже для гениального психиатра, занимающегося подобного рода случаями. На какое-то время Гебдомерос отдалился от этой среды, и однажды поздно ночью выходя с друзьями из кафе, он остановился на тротуаре и принялся рассуждать. «К чему все эти мятежи? Эти массы, вздымающиеся как от сейсмического толчка? Почему все эти Credo, высказываемые вкрадчиво, шипящим голосом, содержат в себе мрачное упорство, основанное на убогом, непримиримом желании видеть все лишь в формах регулярных и прямолинейных, эта жажда смертоносной чистоты, подстрекаемая мучительной потребностью искать лучшего или даже совершенного, причем на неблагодатной ниве, где, не принося плодов, гниет любое брошенное в нес семя». Подобного рода вопросы Гебдомерос задавал скорее себе, а не друзьям, но ему никогда не удавалось найти на них ответа. Он хотел было расспросить об этом культуристов, что в данный момент отдыхали после тяжелых тренировок в свойственной им сдержанной и преисполненной достоинства манере, поскольку, даже обессилев от физических нагрузок, они не хотели бы, чтобы товарищи и соперники по состязаниям, да и зрители, заметили ту усталость, которая сковала их тяжелые, как чугун, члены. Но культуристы, разумеется, не способны были дать ответ. Они взглянули на Гебдомероса с пренебрежительной иронией, а позже, столкнувшись с ним у выхода со стадиона, принялись толкать друг друга локтями, обмениваясь насмешками по его поводу. Впрочем, их дурное поведение, нежелание разговаривать и раздражение были вполне объяснимы. Род их деятельности был не из легких, однако не скажешь, что они купались в золоте, хотя то, что они предлагали жителям города, бесспорно, представляло собой прекрасное зрелище. По воскресеньям, когда на представляемых ими картинах сражений присутствовал префект в сопровождении жены, тренировки начинались в пять утра, то есть зимой еще при свете электричества. Не раз жена префекта настойчиво уговаривала мужа пощадить силы атлетов, освободив их от столь ранних тренировок, и отказаться от боксерских боев, сведя представление к показу живых картин из поэм Гомера, таких, например, как смерть Патрокла или битва греков с троянцами. Но все эти высказываемые мягко, но настоятельно просьбы были тщетны. Временами случались сцены неслыханно сентиментальные. Префект работал в прохладной комнате с выходящими в сад окнами. Занавески на открытых окнах были задернуты, шторы чуть приспущены. Гебдомерос очень любил эти шторы; иной раз, придя навестить префекта, он более получаса стоял и разглядывал их, погружаясь в фантазии. В прекрасной цветовой гамме на них воссозданы были мирные уголки природы, полные тихой поэзии; озера, окруженные холмами, на которых возвышались неприступные башни замков и остроконечные крыши вилл; в воде близ берега плавали уточки; какие-то рыбаки сушили на солнце свои сети; преклонных лет пары, в полной гармонии доживающие счастливые годы брака, степенно следовали в церковь с колокольней, окруженной сельскими домами, как наседка цыплятами. Когда появилась жена префекта, Гебдомерос деликатно ретировался в расположенную рядом столовую, откуда распространялся сильный аромат дыни. Она медленно направилась к столу, за которым работал ее муж, но тот продолжал писать, даже не подняв головы. Жена префекта была хороша собой, с бледным, цвета слоновой кости лицом, обрамленным черными волосами, в платье, подчеркивающем зрелые формы ее великолепного тела; приблизившись к префекту, она скользнула к ножкам кресла и, оказавшись на коленях на твердом полу, обвила мужа руками за талию и обратила к этому хранящему молчание, непреклонному человеку умоляющее лицо со струящимися по щекам слезами. В воздухе стоял запах воска и спирта; кое-что из мебели накрыто было чехлами, а натертый паркет представлял собой настоящий каток. Она умоляла мужа поберечь труд и силы атлетов, но просьбы ее были напрасны. В назначенный день спектакль состоялся. Тот, кто питает отвращение к жестоким занятиям, до последнего момента надеется на то, что некие внешние силы вмешаются и нарушат ход событий; они рассчитывают на землетрясение, восстание, появление кометы, волнение на море; но, как это всегда бывает в таких случаях, ничего не происходит. Все протекает в совершеннейшем порядке и спокойствии. Гебдомерос смешался с публикой, что заполнила городское кафе; он все еще надеялся на