Вместо этого экспертный совет, состоящий из Эуотоосика и еще парочки мрачных типов из оуоо, допросили сначала моего оикияоо, а потом непосредственно кусок мяса, пирамидку и фигурку-чертика.
Если с допросом оикияоо было все более-менее просто, то для остального, пришлось зарезать последнего теленка, которого, видно, оставляли на сладкое, и долго ковыряться в его внутренностях, ища ответы на сакральные вопросы «Кто в чем виноват?» и «Что с ним за это делать?».
Потом они долго спорили, о чем, я не понял, слишком много специфического жреческого сленга. Кажется, Эуотоосик пытался в чем-то убедить коллег. И один с ним вполне соглашался, а вот другой уперся напрочь. Так что в результате экспертное сообщество пришло к выводу о необходимости следственного эксперимента и практических испытаний, которые покажут «Где правда, брат?».
…Но испытывать они, к сожалению, решили не друг дружку, а почему-то меня… А и всего-то делов, – тридцать шесть раз перепрыгнуть голышом через костер, а потом пройтись босиком по углям. Коли я чист и ничего плохого против аиотееков не замышлял, пламя меня пощадит, а коли пытался их обидеть, выжжет заразу, сглаз и дурное колдовство вместе с их носителем.
Испытание отложили на следующее утро, отправив пока моих однополчан собирать по всей степи запасы дров и кизяка, чтобы пламя было повыше, а испытание поинтереснее. Меня же на это время отселили из лагеря подальше, и приставили охрану, даже не позволив проведать раненных.
…А утром, полюбовавшись на очередное жертвоприношение и продолжительное камлание, я начал прыгать, предварительно втихаря нажравшись дурманяще-обезболивающего корня, что припасал для раненных. Наверное, только это меня и спасло, потому что когда прыгаешь сквозь пламя, и не один, а много-много раз подряд, ожогов не избежать. Пусть маленьких, почти незначительных, но приходящихся в основном на ноги и пятки, которым, собственно, и предстоит прыгать снова и снова… Видно, на это и был расчет в подобном испытании-казни. Сначала прыгается легко, потом начинают сказываться маленькие ожоги и усталость, прыгун все ниже прыгает и приземляется все ближе к костру, добавляя ожогов и слабея. А потом, не выдерживая всего этого, промахивается и падает в костер.
Мой дурман-корешок спасал меня от боли. А от усталости спасали пендели и оплеухи Нра’тху и соплеменников, в свое время гонявших меня до изнеможения, совершенно не считаясь с моей усталостью и неспособностью сделать еще хотя бы шаг.
Дурман-трава, усталость, сюрреалистичная картина собравшихся вокруг людей и животных, дым костра… постепенно все это ввело меня в какой-то транс. Так что как я ходил по углям, – практически и не помню. И почему не оставил на них всю кожу со своих подошв, не знаю… Чудо наверное, иначе и не скажешь.