— Нет. Нет… — Он шагнул на «нейтральную полосу» и, стоя там, сказал: — Я, пожалуй, пойду.
— Что? Совсем?
— Да. Так будет лучше всего.
— Но концерт еще не кончился, сейчас будет премьера. Шостакович.
— Не такой уж я меломан. Я пойду.
Он кивнул. Публика постепенно покидала фойе, и «нейтральная полоса» уже ничем не отличалась от остального пространства. Свет все мигал; он пошел к выходу мимо служащих, убиравших чашки. У дверей на улицу его нагнала Хелла.
— Я совершаю невозможный поступок, когда бегу за тобой у всех на глазах, но почему ты уходишь?
— Просто устал. — Он взял ее за руку. — Поверь мне. Я иду спать.
— Ты напился?
— Э-э… — Он сморщился. — Да.
— Но Гюнтер еще не приехал. Он будет здесь только через три четверти часа.
— Я доберусь.
— Что за вздор. Ты вполне можешь подождать до конца.
Гардеробщицы, сидя на стульях возле пальто, смотрели на них; кто-то, приоткрыв дверь, заглядывал в зал. Сквозь стеклянные двери Коринф увидел в темноте, на другой стороне улицы, автомобиль. Свет в кабине горел, на заднем сиденье Гюнтер читал книгу.
— Вон он стоит, на той стороне.
— О…
Он посмотрел на нее, залитую ярким светом люстр, и усмехнулся.
— Не обращай внимания. Я немного не в себе.
— Скажи мне что-нибудь приятное.
Он поднял руку вверх.
— Что?
— Не важно. Что-нибудь приятное.
Он молчал и смотрел, ухмыляясь, в пространство.
— Вчера ты тоже мог бы сказать мне что-то. — Она взяла его за руку. — Не знаю, почему я на тебя наорала. Ты обращался со мною, как с уличной девкой, но на самом деле я на тебя не сержусь. Какое, в конце концов, я имею право надеяться на что-то? Еще несколько дней — и мы расстанемся навсегда. Скажи что-нибудь. Что-нибудь насчет кодекса, не важно, что-то, о чем ты вчера так возмущенно говорил. — Она усмехнулась.
— Я не знаю, что сказать.
Ее рука в его руке. Холодный ветер забирается в штанины. Губы онемели, голова тяжелая, словно на нее надели шлем. Судорожно усмехаясь, он смотрел на нее — и ничего не видел. Из-за стен донесся грохот оркестра.
— Скажи что-нибудь об обществе. «Общество состоит из загримированных гангстеров, играющих пьесу Шиллера; они произносят слова, не понимая их, и звереют от этого». Что-то в этом роде. — Она рассмеялась и склонила голову набок. — Ты придешь ко мне сегодня ночью?
«Она меня высасывает, — подумал Коринф и усмехнулся, — она сама не знает, что делает».
— Ну, хоть кивни головой.
Он усмехнулся и покачал головой — и увидел в ее глазах ужас, который она сдерживала изо всех сил, потому что больше не узнавала человека, на которого глядела.
Когда они проехали развалины, миновали мост и поднялись по склону, Коринф увидел деревья. Он опустил окно, и холодный, сырой запах листьев повеял ему в лицо. Он сидел сзади; Гюнтер несколько раз пытался завести веселый разговор, но ему это не удалось; больше он не оборачивался.