- Хватит. У меня в Питере сослуживец есть, у него одолжимся.
- Блин!
- Да ладно, не кряхти.
- Чё, на посошок? – предложил проводник.
- Дык лимит, тово, - возник Николай.
- Да всё оплачено, земляки! – весело возразил давешний бродяга.
- Ой! – сказал Сакуров, слез с полки и пошёл снова блевать в сортир.
- Чё-то он какой-то не такой, - подозрительно заметил другой бродяга.
- Он наполовину японец, - объяснил Жорка, в то время как проводник наполнял стаканы.
- А, японец!
- Ну, это другое дело…
- Надо сказать, слабый народ, эти японцы… - вразнобой загомонили бродяги, а среди их голосов прорезалась веская сентенция проводника:
- И русско-японскую они у нас ни хрена не выиграли, это всё большевистское враньё, чтобы царскую власть обосрать!
«Идиоты», - мысленно возразил Сакуров и вошёл в сортир, воняющий в натуре перегаром.
Когда земляки в компании с бродягами сошли с поезда и попрощались, оказалось, что денег у Жорки ровно столько, чтобы всем троим один раз позавтракать, и съездить на любом питерском транспорте в один конец. Такси и частный автотранспорт к категории «любой» в данном случае не относились. Один конец в данном конкретном случае определялся границей Питера, поскольку выехать за её пределы средства приятелям не позволили бы. Ну, разве что они не стали бы завтракать.
Когда Константин Матвеевич узнал об их финансовом состоянии, озвученном неунывающим Жоркой, у него заболел живот. То ли от нервов, то ли от болезненного недавнего промывания желудка в виде попеременного вливания в него отвратительной новой русской водки и исторжения из желудка оной.
- Да, Жорка, - с трудом молвил Сакуров, маясь желудком, - бизнесмен ты хренов.
Он вспомнил, какие они с Жоркой строили радужные планы на фундаменте их совместного капитала, заработанного от реализации мурманской селёдки, и ему стало ещё хуже.
- Ну, чё ты, Костя? – не обиделся Жорка. – Сейчас не получилось, потом что-нибудь выйдет. Не боись!
«Да, конечно», - подумал Сакуров и, как человек ответственный, стал прикидывать свои возможности насчёт своего долевого участия в погашении Жоркиных долгов. Но ничего хорошего не прикидывалось: лишней картошки у него на продажу почти не осталось, а от реализации на местном Угаровском рынке морковки больших барышей не ожидалось. В Москве морковка стоила в три раза дороже, чем в Угарове, но возить её в Москву из-за засилья столицы спекулянтами не представлялось возможным. Причина такой невозможности лежала на самой поверхности вонючей российской демократской действительности: ведь если всякая крестьянская собака станет таскаться в Москву со своими овощами, то на что тогда прикажете жить тамошним спекулянтам и московским чиновникам, которых спекулянты реально подкармливали? Подкармливали за свою полную безнаказанность в сфере любой рыночной деятельности в пределах столицы, области и других крупных российских городов, каковая деятельность приносила им сверхприбыли от реализации овощей, закупаемых у бедных российских крестьян по известной, беспрецедентно заниженной, цене.