- В общем, - передразнил Фому Сакуров, - понятно одно: то ли вы у церковников названий налямзили, то ли они у вас… на чисто интуитивном уровне. Я другое не пойму: если вы так уж диффундировали после третьего творения, на фига тогда так яростно открещиваться от злыдней? Да, и какая всё-таки между вами разница?
- Насчёт названий – дело тёмное, - признался Фома, - потому что до сих пор точно не установлено, были ли названия прежде явлений, или появились позже них. И присутствовал ли какой дух при сём, чтобы потом подсказать нашим или вашим, как что называется. Ведь частичная общность наших и ваших названий тому лишнее подтверждение. Ведь и вы говорите Бог, и мы. Вы зовёте нечистую силу нечистой, и мы. Вы говорите…
- Это ты всё врёшь, - благодушно перебил Фому Сакуров. – Как может название появиться прежде явления, которое потом как-то назовут? И частичная общность никакая тому не подтверждение. Но хрен с ним, потому что несущественно. Ты о разнице расскажи. Кстати, и о боге тоже. Это кто, начальник чистой силы?
- Примерно так.
- А лукавый – начальник нечистой?
- Соответственно.
- Ну, а про разницу?
- А это тоже дело тёмное, потому что кто раньше был нечистым, мог стать чистым и, наоборот, в процессе упомянутой тобой диффузии.
- Зараза! – воскликнул Сакуров. – Однако теперь ты точно чистый?
- Точно. Сколько себя помню.
- А злыдни – нечистые?
- И про них знаю, сколько себя помню, - стоял на своём Фома.
- Так почему – повторяю, между прочим, вопрос – при рассосавшемся между некогда идеально враждебными друг к другу силами антагонизме сохраняется непримиримый антагонизм на уровне домовых и злыдней?
- Ну, антагонизм не совсем рассосался.
- Неважно. Ну?
- Дык он рассосавшись сверху, а пока до нас, мелочи пузатой, дойдёт…
- Ты чё дурочку ломаешь?
- Никак нет, не ломаю.
- А кто стоял за первым творением и так далее? – решил прояснить самую суть Сакуров.
- А никто, - прояснил Фома, - оне сами по себе сотворились.
- Ну, ты и козёл! – снова воскликнул Сакуров.
- Ничего, ругайся…
- А как там насчёт живого разума? – вспомнил Сакуров. – Что, бывает неживой?
- Ещё как бывает…
- Он – какой?
- Неживой…
- Всё, засыпаю!
- Неживой разум суть логика беспощадного движения до момента зарождения жизни всего сущего и после его абсолютного конца, - поспешил объяснить Фома, но Сакуров уже куда-то летел.
В этот раз Сакуров летел над пустыней. И, что характерно, на новом транспортном средстве. И если раньше во сне присутствовал истребитель (или какой-то другой «маломерный» самолёт), то теперь Константин Матвеевич рулил целым лайнером. Однако в поместительной рубке, заставленной какими-то немыслимыми приборами, никого, кроме самого Сакурова, не оказалось. Константин Матвеевич увидел три пустых кресла и таблички на них с краткими надписями на английском. Сакуров попытался перевести надписи, но ни черта у него не получилось. А потом оказалось, что они сделаны по-русски и все три извещали о том, что первый пилот, штурман и радист находятся в отпуске за свой счёт из-за болезни жён и мамы радиста, который, наверно, жениться не успел. А может, его жена отличалась лучшим здоровьем, чем жёны штурмана и первого пилота.