«Злыдни как злыдни, – подумал Константин Матвеевич, - на барабаны похожи».
- Ну, да, барабашки (22), - сказал Фома.
- Вот именно, потолок весь попортили, - возразил Сакуров, совершенно не придавая значения тому факту, что у злыдней-барабашек начисто отсутствуют подходящие для обгрызания потолка органы. Как только он не придал этому значения, так тотчас в его ногу вцепилось сразу несколько злыдней. Или барабашек. Чем, Сакуров снова не придал значения, но больно ему не стало. Зато его движение утратило целенаправленность, и скользящего за домовым Сакурова стало заносить то вправо, то влево, а иногда он просто спотыкался. Да так чувствительно, что, споткнувшись, налетал или на предмет мебели, или врезался в дверной косяк.
«На хрена столько дверей в одной зале?» - прикидывал Сакуров, отлеплялся от очередного косяка и скользил дальше. Пока не ударялся об очередной косяк или о какой-нибудь комод. Предметы сборного гарнитура от столкновений с Сакуровым рушились, косяки перекашивались.
Движение, однако, продолжалось, а Константин Матвеевич, спокойно воспринимая любую ново образующуюся действительность по мере его движения в виде исторической обстановки и фантастических обитателей внутри неё, почему-то не мог урегулировать вопрос в теме бесконфликтного восприятия неведомого (или неведомой) Сакуры. Другими словами, не обращая никакого внимания на злыдней (или барабашек), которые не только чувствительно путались у него под ногами, но и назойливо громыхали палочками по себе под противное дребезжание колокольчиков, Константин Матвеевич мучительно раздумывал над вопросом, а кто же такой (такая) этот (эта) Сакура?
- Вот тут сейчас лестница начнётся, - предупредил Фома, полукруговым движением подъезжая к огромному резному комоду, - спуск по ней будет длинный, поэтому перед спуском надо поспать.
Где-то в самой глубине дремлющего сознания Сакуров отметил некую подвижку в сторону удивления по поводу довольно странной связи между необходимостью поспать и преддверием какой-то, пусть даже и с очень длинным спуском, лестницы. Но удивление умерло в зародыше и Сакуров, в целом, не утратил чувства апатии к происходящему. Он следом за Фомой упёрся в вышеупомянутый комод, стряхнул с ног злыдней (или барабашек) и со словами «Поспать – так поспать» равнодушно плюхнулся на полку, послушно отделившуюся от комода в момент приближения клиента к деревянному «сооружению».
Как выяснилось несколькими мгновениями сонной действительности спустя, никакой лестницы не оказалось. Как не оказалось ни длинного спуска по ней, ни громыхающего впереди домового в виде колёсного чайника. Во второй части своего сегодняшнего сна (или третьей, если считать предисловие с невидимым домовым) Сакуров просто продолжил давешнее путешествие с трёхногим инопланетянином. В общем, он шёл за ним и с каким-то болезненным любопытством осматривался по сторонам, на нефтяные вышки, пирамиды и плетущегося позади Семёныча в бедуинском прикиде. Но наибольшее любопытство возбуждал сам трёхногий инопланетянин в виде зеркала неопределённой формы с перевёрнутым отражением Сакурова в нём. Это отражение вело себя совершенно непредсказуемо, оно выказывало абсолютную неустойчивость, и Скауров не уставал даваться диву, глядя, как его собственное отражение с неуловимой неторопливостью колеблющейся ртути словно перетекает из одного фрагмента зеркального двойника в другой и так далее, пока одна рука не встанет на место другой, а голова не окажется на месте живота.