— Заряжай, ешкин медь. Живее!
Я у Ивана бомбы принимал, в стволы пихал, потом вместе наводили.
— Есть! В глаз ему, гаду, в глаз!
— Помогите… эй, братва, вытащите меняя-ааа!
— Огнемет! Почему огнемет молчит?!
Серый могильщик взад качнулся. Точно заплутал посреди рва, ни туды и не сюды, ага. Мы ему один прожектор выбили, решетку внизу загнули, ту, что промеж ног. Две бомбы попали в пузо, а сверху, где толстое стекло у него, там все черное от сажи стало. Однако ж снова на берег лез и к третьему столбу примеривался. Выл и лязгал жутко, особенно когда левую ногу задирал. Чо-то там у него искрило, лохмотья в щели вылазили.
— Иван, подавай, не спи! Ты слышишь?!
— А? Чего? Слава, так нету больше!
— Как нету?
Я глянул — ешкин медь, все отстреляли! Чем теперь воевать — своими огнеметами только.
— Он уходит! Уходит, тварюга!
Все разом башки повысовывали, не поймут, откуда крик. Оказалось, механики орут, ага. Ихний-то био, большой, что бочку кинул, — взад попер. На попятную, ага. Механики в него жидко так стреляют, батарея ихняя разбита, и стену у теплотрассы, гад, порвал… странно, чего он отступил. Испугался или в темноте заробел, что ли? Хотя Голова вон говорит — они в темноте лучше нас видят, псы поганые.
Мы тогда все удивились, чего этот обожженный взад затопал.
Кто ж знал, что гады нам пакость готовили…
— Назаров сын, десятник! Почему не стреляете?!
Я Федора Большого не узнал даже. В грязи весь, цементом засыпанный, в руках — пищаль с распорками, с караульной башни, видать, снял. Здоров мой командир, пищали с башен пудов по пять весят.
— Ротный, так бомб же нету! — показал я ему на тележки пустые.
— Давай тогда назад, отходим!
— Чо, как отходим? — У меня аж в животе заухало, забродило. Думал — может, Федору кирпичом в башку попало, поглупел, может, маленько. От кирпича такое бывает, по себе знаю, ага. Мы когда малыми были, с асфальтовыми махались, мне два раза кирпичом в башку били. Ну сломали, конечно. То есть кирпичи поломали, это и так ясно. Но я апосля того дня на два точно поглупел.
Гляжу — и точно, всех назад собирают. Дьякона не видать, только слышно, как в рупор кричит. Берегини набежали по мосткам, старые даже совсем. Помогают раненых тащить, на себе волокут.
— Ложись! Киданет щас!
Сей раз он не столб швырнул, а угол трубы с вентилем таким здоровым. И прямиком — в телегу с огнеметом, ага. Хорошо, хоть туров за стену отвели! Труба оба дышла перебила, телега на бок, насос тоже, кто-то верещит хуже порося.
— Вот, сволочь, умный!
Это худо, подумал я. Я уж было решил, что у трясуна мозги давно расквасились, но он соображал, что всего опаснее.