Она замолчала, замерла, облокотившись на поручень. Где-то внизу играла музыка, чувствовалось движение. Мимо проплывали расплывчатые силуэты берега. Вода журчала под бортом, будто само время несло наш пароходик по реке вечности. Иногда берег придвигался, и тогда из зеленого размытого пятна к нам тянулась одинокая ветка.
— Я знаю, что вы думаете. — Женщина улыбнулась в пространство. — Впрочем, может быть, вы и правы. Только чувствовать и ощущать потребность в чувствах — разве это сумасшествие? Сгоришь?.. Конечно, сгоришь, как свеча…
Ее окликнули. Не помню имени, не помню слов. Она заторопилась, взяла меня за руку и сильно сжала:
— Я найду вас, мне с вами хорошо. Вы все так тонко чувствуете и говорите…
В следующее мгновение ее уже не было рядом. Внизу с новой силой грянула музыка, и пароход содрогнулся. Я постоял еще немного, прислушиваясь к плеску волн и стараясь хоть что-то понять. Тщетно. Предутренний туман ложился на луга.
Внизу, в теплом до духоты чреве парохода, гремел карнавал. Белые короткие вспышки прожекторов выхватывали из темноты танцующие пары. Свет гас, но я все еще видел застывшие лица и позы людей. Оркестр неистовствовал. Кто-то сунул мне в руку стакан. Я сделал глоток. Горло обожгло, но блаженное тепло уже растекалось по скованному телу. Кто-то хлопал меня по плечу, толкал, подливал еще. Все говорили разом, и от этого и от грохота оркестра все плыло у меня перед глазами. Хаос царил на земле, хаос царил в зале, и я был частичкой этого хаоса, затерявшейся среди других и оттого счастливой.
— Всех благ не заграбастаешь! — пел кто-то в черном, извиваясь у микрофона.
— Бум! Бум! Бум! — вторил ему барабан.
— Всех денег не нахапаешь! Ша, ша, ша… — звенели медью тарелки. — Всего, что ни нальют тебе, не выпьешь никогда!..
Меня тащили в круг, и вот я сам уже выделывал замысловатые па и зависал, и растворялся в согретом телами плотном воздухе. Все смешалось и плыло в моей бедной, блаженной голове, и черная маска обезьяны уже грозила мне пальчиком, призывно смеясь большим женским ртом. Обезумевший прожектор метался по залу, певец завывал… я увидел ее!
— Пустите, пустите меня! — заорал я что было сил и начал расталкивать танцующих, но они лишь смеялись, еще теснее смыкая круг.
Когда я наконец выбрался на палубу, она была уже там. Похолодало. Нежный цвет зари тоненькой каемкой окрасил горизонт. Туман почти совсем рассеялся и лишь кое-где лежал клочками на воде.
— Вон, видите, — она показала рукой, — это колесо обозрения, а рядом качели и гигантские шаги. Когда ветер, все скрипит и стонет на разные голоса, и от этого становится жутко.