Так что даже в слабой пьесе надо идти за автором, если вы нашли в произведении что-то вас взволновавшее. Если не нашли и ставите только потому, что это „нужно“, значит, вы просто конъюнктурщик и обрекаете себя на провал».
Кирилл Лавров сыграл в этом спектакле Бориса Прищепина — ловкого, спортивного, веселого и ироничного парня с неистощимой фантазией на розыгрыши, мистификации, выдумки. После «Шестого этажа» и «Безымянной звезды», в которых, несмотря на комизм ситуаций, зритель не мог не проникаться грустью и сочувствием к героям, Георгий Александрович Товстоногов обратился к эстрадному шоу — не случайно жанр спектакля был определен как концерт. И — игрался как настоящий концерт: радостный, ироничный, с блестками юмора, с весельем острот.
Это была замечательная школа для молодых артистов, занятых в спектакле, — Людмилы Макаровой, Зинаиды Шарко (это был ее дебют), Валентины Николаевой, Ефима Копеляна, Всеволода Кузнецова, Кирилла Лаврова. Все они впервые работали над подобным материалом — из довольно средней и бледной пьесы строили искрометный спектакль, втянув в свою азартную игру даже драматурга, который, поддавшись задору и энергии Товстоногова и его молодежи, охотно переписывал и дополнял историю студенческого общежития и характеры современных молодых людей.
Для Кирилла Лаврова это была первая по-настоящему творческая работа, потребовавшая не просто проникновения в характер своего героя, а подлинного создания этого характера, казалось бы, такого обычного, но на самом деле довольно сложного даже физически — его Борис ходил на руках, скакал на одной ноге, стоял на голове, уверенно балансировал на спинке стула или на спинке кровати… По словам Э. Яснеца, живой ум (артиста и персонажа, которые в какие-то моменты абсолютно сливались) постоянно вырабатывал эликсир радости.
Радости для себя. Радости для партнеров. Радости для зрителя.
Игравший до того почти исключительно положительных и благородных юношей, честных, обаятельных, незатейливых, Кирилл Лавров оказался брошенным в совершенно иную стихию — и выяснилось внезапно, что он может быть ярким комедийным артистом, тонко чувствующим и воплощающим пародийность и бурлеск.
Эмиль Яснец пишет о спектакле: он «воспринимался как изящная театральная игра. Полетом режиссерской фантазии наслаждались и зрители, и актеры. Действие спектакля не шло и не двигалось — оно неслось, как гулливая волна, взвихривалось пенными бурунами пародий, рассыпалось блестками шуток. Импровизация, динамика и условность взрывали изнутри некоторую тяжеловесность бытовой комедии. В этом концерте… был сюжет, заданный драматургом. Следили, однако, больше за тем, что игралось и высказывалось „по поводу“… Смеялись, например, над схематизмом образов и положений. Схематизм пародировался, как в эстрадном капустнике, взлетал на воздух калейдоскопом радужных обломков».