Интересно, что сам Лавров писал в одной из статей: «Начиная работу, я поддался соблазну посмеяться над приспособленцем и подхалимом. Я легко обнаружил комедийное начало образа. Но когда однажды меня обожгла мысль о подлинном уме Молчалина, я начал жестоким образом исключать все смешное и подчеркивать все серьезное» (выделено мной. — Н. С.). А серьезного оказалось совсем немало в этой роли, казалось бы, изученной вдоль и поперек. Серьезным, по большому счету, оказывалось все, поэтому Товстоногов и Лавров решали характер Молчалина через постоянную смену масок. Он мог быть любым, Алексей Степанович, таким, каким угодно было его видеть каждому из персонажей, потому собственная суть была скрыта очень глубоко, а эта собственная суть не дозволяла ни эмоций, ни открытых интонаций, ни проявленного нерва. Бестрепетное красивое лицо, прекрасная улыбка, сменяющаяся порой язвительной гримасой, ровный, спокойный голос…
Я помню этот спектакль, словно видела его не в школьные свои годы, четыре с лишним десятилетия назад, а совсем недавно; он впечатан в память навсегда, потому что стал подлинным потрясением — оказывается, классику можно (и конечно же нужно!) ставить и воспринимать только так, словно это жгучая современность. Хорошо помню, как на уроке литературы (к нам пришла тогда новая учительница, Лия Ильинична Рубинштейн, тончайший знаток литературы и театра, человек внутренне свободный, требующий от нас мысли, а не заученных истин) я говорила о Молчалине, всячески оправдывая его, очень эмоционально доказывая, что он — умнее всех в комедии А. С. Грибоедова, потому что не прячется за слова об общественно-политических идеалах и ценностях, не проповедует ничего, а строит свою жизнь так, как понимает это сам. Пусть эгоистично, пусть недостаточно чисто, пусть переступая через принципы, но по-своему, выстраданно, глубоко. Да, он — настоящий хищник, но, может быть, таким, как он, и принадлежит будущее, а не нам, считающим, что жизнь должна быть построена на отвлеченных идеалах служения обществу?.. Сначала моя учительница слегка оторопела, потом ударила кулачком по столу: «Что ты несешь? Где ты это вычитала? Подожди, ты что, смотрела спектакль Товстоногова?» — «Да! — ответила я гордо. — И он убедил меня в том, что мы, глупые и убогие идеалисты, всегда будем несчастными, но я согласна; как Молчалин, я, наверное, все равно не смогу…»
Я так хорошо запомнила тот урок, потому что впервые получила по литературе «четверку». Лия Ильинична сказала, что не может поставить мне «пятерку», потому что «меня занесло».