Доктор спрашивает: «А что, у вашей девушки слово не твердое?»
Я так рассердился: «Как это, не твердое?! Да она, — говорю, — такая вредная характером, что назло всем дождется!»
Доктор спрашивает: «Так чего вы сами себя изводите?»
«Тоскую очень. В госпитале почти месяц лежал с завязанными глазами — не знал, буду видеть или нет, — так до галлюцинации доходил: видел ее наяву, смех слушал. Даже разговаривал. Больше года не переписываемся, так сложились дела: то не мог писать из части, то не хотел писать из госпиталя. Только перед выпиской отправил несколько строк. Может, и нет ее дома. Не сможет она сидеть дома в такое время».
Тут доктор ударился в лирико-философские рассуждения: о величии вашего, женского, пола. О духовной силе, спрятанной в хрупкую оболочку. Рассказал, какие у них в части смелые и милые девчата, как он восхищается ими и жалеет их. Трудно девушкам, а держатся.
«Вот, — говорит, — одна перед самым моим отъездом вернулась из тыла с простреленной ногой. К счастью, легко отделалась. Такая крохотуля, как ваша, с ноготок. Косточки воробьиные. И все приставала: «Милый доктор, мне лежать некогда — на задание идти. Вы меня получше лечите». Глаза огромные, серые, — такие чистые, вся душа в них светится. Я ей говорю: «Сержант Казакова…»
Понимаешь, Вредненькая, в этот раз я так и не узнал, что сказал тебе доктор. Я чуть душу из него не вытряс. Ухватился за борта шинели, трясу и приговариваю: «Казакова?.. Вы сказали — Казакова? Серые глаза? Душа в них светится?»
А доктор спокойненько говорит: «Если вы из меня, Сережа, сделаете кровавый бифштекс, так никогда не узнаете — та ли Казакова! Казаковых на белом свете… Ольга, что ли?»
«Ольга! — кричу. — Михайловна! Казакова!»
Прочел бы, Оленька, про такое в книге — не поверил. Я сам себе не верил. Понимаешь? Я загнал славного доктора — так торопился к тебе. Рассчитал — явлюсь на сутки позже в свою часть, пусть потом хоть штрафбат. Мне обязательно нужно было увидеть тебя, узнать — любишь ли?
Подполковник Киселев сказал: «Она вернется, Сережа».
Я изумился: «Откуда вам известно мое имя?!»
«Фотокарточка ваша у меня вместе с Олиными документами».
Значит, все по-прежнему. Вредненькая! Напиши сейчас же, как вернешься, солдат мой смешной.
Подошла машина. Еду. Целую. Твой Сергей».
Я откладываю в сторону Сережкино письмо. Берусь за мамино.