– Понятно!
– В камере я им всё рассказал, а чего было таить? – Михаил Капитонович посмотрел на небо. – Уже часа два! Ничего? Не засыпаете?
– Нет, нет, что вы? Тем более у нас есть вторая!
– Вторая – это хорошо! Ну вот! А потом сюда! И снова – давать показания, даже в Магадан несколько раз возили! И так нас всех, кто там сидел! – Михаил Капитонович помолчал. – А народ там был со всего периметра Советского Союза, хотя в основном с запада, особенно с Украины.
– Да, – подтвердил Гога, – у нас таких тоже было много: и хохлов, и прибалтов, да и русских достаточно.
– Я был единственный такой грамотный, поэтому начальник оперчасти… – Кум!
– Не люблю этого слова. Начальник оперчасти взял меня к себе в канцелярию, так что сиделось ничего себе. Не злой был мужик, по фамилии Казюра Николай Алексеевич, и еда была, и тепло было, иной раз мог и водки налить, так что жаловаться – Бога гневить.
– А за что вы этого…
– Юшкова? – Михаил Капитонович снял шляпу и отмахнул ей от ведра комаров. – Наглый был, попросту говоря – хам. Хотя, в общем, погорячился я; он предлагал вместе бежать из Харбина на юг, от Красной армии, и так и надо было сделать. Сейчас бы стаптывал толстую подошву на американских башмаках, а не отгонял комаров от ведра с ю́шкой, а я его убил. А с другой стороны – туда ему и дорога, хаму!
Михаил Капитонович дожевал луковицу, встал, помял в руках шляпу и сказал:
– Пойду-ка я наберу витаминов.
Гога вопросительно посмотрел на него.
– Дикого луку и чесноку.
– Хорошо, Михаил Капитонович, а я проверю мордушу.
Михаил Капитонович стал подниматься на дорогу, шляпу он держал в руках; на обочине перед тем, как перепрыгнуть через кювет, повертел её и поджал губы. Его шляпа-борсалино была очень старая, он помнил, что купил её в 1938 году, потом задавался целью купить другую, новую, но всегда чего-то не хватало, то времени, то денег, а скорее всего, не хватало цели, потому что на самом деле ему было всё равно, что за шляпа у него на голове. Удивительно было то, что за двадцать лет на ней осталась целёхонькой шёлковая лента. Она не оторвалась, не поползла, не сдвинулась, не потёрлась, только насквозь пропиталась потом, пот выступил круговой полоской, и эта полоска была как раз и навсегда проявленная тайнопись, которую уже было не закрыть, и не замазать, и не вырезать – всё равно проступит.
Минут через десять он вернулся к костру, неся в руках по пучку дикого лука и чеснока. Гога обил сургуч на второй бутылке, хряпнул её кулаком по донышку, зубами вытащил пробку и взял стакан.
– Дайте-ка мне бутылку, – попросил Михаил Капитонович.