– А меня вылечите? – спросил Сорокин.
– А у вас что? – Серебрянников шёл так быстро, что Сорокин гнался за ним вприпрыжку.
– Не знаю, но скорее – последнее.
– Это просто, – ответил Серёжа, – бритва и керосин!
«Зарежет и сожжёт!» – поёжился Сорокин.
Серебрянников неожиданно остановился, и Сорокин уткнулся в его спину ниже лопаток.
– Тогда вот что! – Серебрянников повернулся и упёрся взглядом в Сорокина. – На Садовую мы сейчас не пойдём… «Как хорошо!» – с облегчением подумал Сорокин.
– …А пойдём ко мне в кабинет, у меня там приличный душ, оскоблим вас, а потом… вам надо переодеться! Тогда можно и на Садовую!
Душ действительно оказался приличный: чистый и горячий. Когда Сорокин открыл оба крана – он не разобрал обозначений: красная и синяя точки, – на него хлынула ледяная вода, которая в момент сменилась кипятком. Сорокин ойкнул и отскочил. Серебрянников из кабинета прокричал, что открывать надо понемногу и сначала холодную воду.
– Спасибо! – пробурчал Сорокин, стал осматривать краны и обнаружил предательские цветные точки. – А что какая? – прокричал он, хотя укрученный душ уже не шумел.
– Это немецкая система с газовым нагревателем, красная – горячий! И… побреетесь сами? Или позвать санитарку?
Сорокин обомлел.
– Какую санитарку? – спросил он, от упоминания «санитарки», не «санитара», а именно «санитарки», у него свело зубы и онемел язык.
– Обыкновенную! Санитарка – звать Тамарка! Глафира!!! – закричал Серебрянников.
– Не надо! Не надо никаких санитарок, я тут голый совсем!!! – проорал Сорокин.
Занавеска отодвинулась, и сверху из-под потолка на него смотрел Серебрянников.
– А что, вас скоблить… когда вы оденетесь? – Он задвинул занавеску. – Ладно, сначала вымойтесь, только не вытирайтесь! Поняли? А то как же вас намылить?
– А сколько ей лет? – Сорокин попробовал рукой струю, его ещё била дрожь.
– А какое вам до этого дело? Вы же на процедуре! Глафира!!!
– Што, Сергей Платонович?
– Дайте этому молодому человеку бритвенный прибор, он попробует сам, он стесняется!
– Ну и пусть его! – услышал Сорокин.
Женский голос прозвучал так близко, как будто бы санитарка по имени Глафира, а никакая не Тамарка стояла уже через занавеску. Занавеска сдвинулась, Сорокин в ужасе шарахнулся, чуть не поскользнувшись на мокром кафельном полу, на него смотрела толстая, приземистая немолодая баба в белом колпаке, который сидел у неё на бровях и ушах, и в ярко-белом халате, натянутом на оплывшее тело, как резиновый.
– Тута и скоблить-та неча, да и стесняются оне, как дитя малое.
Санитарка Глафира сунула Сорокину свёрнутое вафельное полотенце. Сорокин, не отрывая левой руки, которой прикрывался, протянул правую, свёрток был большой, Сорокин не удержал его, вернее, удержал за угол, свёрток размотался, и всё, что в нём было, упало на мокрый кафель.