– Народ давно ждет нас, – патетически восклицал он, – он истомился… Его зов уже начинает замирать от напрасных ожиданий… И не нам медлить… Мы бросим наши семьи, наших отцов и матерей и пойдем к нему, к великому страдальцу, в его ранах забыть свои раны, в его несчастиях схоронить свои…
Тогда Люба бросилась к Лебедкину и крепко, со слезами на глазах, обняла его. Он опустился в изнеможении… А она, вся трепещущая, вся дрожащая от неизъяснимого волнения, как будто колючим ознобом обнимавшего все ее молодое, гибкое тело, порывисто восклицала:
– Я пойду с тобой… О милый, не бросай меня здесь… Я жить хочу… Я хочу идти вместе с тобою, вместе со всеми вами… Я не могу терзаться и плакать бесплодно… О мой милый, не покидай меня!..
Он ничего не ответил. Он только в каком-то трогательном умилении поднял лицо свое к небу, – и особенно выразительны были юные, но уже строгие и резкие черты этого лица, – и затем горячо и быстро поцеловал Любу.
И долго сидели они в каком-то полузабытьи: он – задумчиво и медленно целуя ее руки, она – доверчиво склонившись к нему на грудь.
А соловей звенел над ними жалобно и страстно.