Адам родил сыновей. Сыновья выросли, повзрослели, сами стали отцами — ив конце концов круг замкнулся.
— Да, папа, я слышу тебя.
— Хочешь жалости, глупец? — не дадут.
Хочешь малости, скопец? — не дадут.
Одиночество в толпе.
В ските — блуд.
Хочешь голоса, певец? — не дадут…
— Отцы уходят. Круг замкнулся. Смогу ли я, отравленный добром и злом, не превратить его в спираль? Все начнется сначала, на новом витке — и мы снова встретимся с тобой, папа. Мы встретимся, и на этот раз все будет хорошо.
— Все обязательно будет хорошо, ведь я знаю…
— Разучившийся просить — не прошу,
Без надежды и без сил — не прошу.
Шут, бубенчиком тряси!
Смейся, шут!
Подаянья на Руси — не прошу.
— Я не знаю главного: ты вернешься — или я отправлюсь искать тебя?!
— Найду ли?!
— Папа, мертвый, ты улыбался так, как мне никогда не суметь.
— Грязь под ногтем у Творца — это я.
Щит последнего бойца — это я.
Бремя сына, скорбь отца,
Выражение лица,
Смысл начала и конца — это я.
— Все будет хорошо. Мне это известно доподлинно. Кому, как не мне?!
— Почему я плачу, папа?..
Роман Злотников
НЕЧАЯННАЯ ВСТРЕЧА
1
Как все-таки удачно, что железные законы природы не всегда срабатывают. Когда ломовой выброс тахионов, неизвестно почему исторгнутый этой безымянной звездой (уникальный спектр которой, буквально сводящий с ума всех астрофизиков Содружества, и послужил причиной его пребывания рядом с ней) за несколько секунд до ее превращения в Сверхновую, как раз в тот момент, когда Глеб уже готов был отдать команду «на старт», намертво заблокировал все управляющие цепи. И полторы сотни тысяч тонн вещества, сгруппированные в глоуб-рейдер, должны были, повинуясь этим законам, превратиться даже не в раскаленный газ, а просто в излучение, в поток осколков атомов. Глеб таким отчаянным усилием, что, казалось, череп взорвался, за мгновение до того, как потерять сознание, пробился-таки управляющим импульсом к генераторным контурам и… прыгнул. Это было невозможно. Поскольку он прыгнул так, как ни в коем случае прыгать было нельзя — в никуда, дико, не успев задать ни вектор, ни дальность, ни площадку выхода. Любой, самый занюханный пилот знает: прыжок в никуда — верная смерть. И потому ни один корабль просто не сможет войти в NE-пространство, если не заданы все параметры выхода. Лишь один-единственный тип кораблей — глоуб-рейдеры — способен уйти в прыжок, если заданы два или даже один параметр. Но Глеб просто не успел ничего задать. Его управляющий импульс был скорее чем-то вроде отчаянного вопля «О, бля!» — из которого даже столь совершенное создание, как его «Громовая птица», могло бы понять только одно: «Нужно линять и как можно скорее!» Но он все равно не мог бы этого сделать. НИ ОДИН корабль не может уйти в прыжок, если не задан хотя бы один параметр. Впрочем, если вспомнить о том, что творится в той точке пространства, которую он все-таки сподобился покинуть, то можно согласиться, что в этом случае имеют право на жизнь даже самые дикие предположения. Скажем, что в той забившей все мыслимые диапазоны какофонии, что грянула в пространство в момент взрыва Сверхновой, какие-то пульсации достаточно точно совпали с код-управляющими импульсами, и что именно они отправили в прыжок его «Громовую птицу». Такое предположение имело право на жизнь ничуть не меньше, чем то, что рейдер прыгнул в никуда, или что он сам выдал управляющий импульс такой мощности, что перекрыл тераваттный тахионовый выброс (причем полноценный управляющий импульс, в котором таки был хотя бы один параметр для прыжка). Ибо, даже по самым скромным подсчетам, в этом случае выходило, что, во-первых, он задал параметр, даже не осознав этого, а во-вторых, что он превысил свою пиковую мощность, не менее чем на четыре-пять порядков (то есть выдал импульс мощностью сравнимой с суммарной мощностью М-поля всей человеческой популяции землян). Конечно, он был сильным интеллектом, иначе его не было бы в пилотской рубке этого корабля, но…