Это никуда не годится. Да разве мыслимо назначить сколько-нибудь значительную плату? Разве тогда народ сможет учиться? Вот и получается, что рассчитывать не на что. Правительство никаких субсидий не даст. Искать благотворителей? Будем искать. Пока надобно разрешения добиваться. Здание еще получить в аренду. Пошла речь о профессуре. Кто какой гонорар запросит? Встает Сеченов и предлагает каждому ответить закрытой записочкой. Написали. Вскрыли записки. И тут я за нашу братию погордился. Все сорок три одинаково назначили: «первый год читаем даром». Рад я был встрече с Бородиным при таких обстоятельствах.
ЕКАТЕРИНА СЕРГЕЕВНА
Получила от Сашуры последний его портретик. Очень он хорош в новом бархатном пиджаке. Просто франт. Наконец-то снял этот отвратительный старый сюртук. Пора уж, кажется, ходить не оборванцем. Живет, как вечный студент. А расходов, расходов — тьма! То у меня кругом прорехи, то «тетушка» на краю разорения, то сам неимущих студентов ссужает. И все это держится на одном его казенном жалованье. Мне только и повторяет, чтобы не экономила, чтобы ни в чем себе не отказывала и даже бы не задумывалась. «Как же, — говорит, — можно жалеть денег на здоровье? Это безрассудно. Ведь не жалеем на разные глупости, на какие-нибудь тряпки, сапоги, театры, концерты…» Для других ничего, правда, не пожалеет. А сам… у меня сердце перевернулось, как я узнала, что он опять шинель новую себе не заказал. Что же, в самом деле, разве профессор Бородин какой-нибудь Акакий Акакиевич? Осмотрел старую и нашел еще вполне годной! Только, мол, коротковата. Знаю, не заказал, потому что финансисты мы никудышные. Какие-то он там бумаги закладывал, выкупал, перезакладывал, опять выкупал. Ну, при тех же доходах и остались. Слава богу, хоть в трубу не вылетели. Тем временем шинель-то и не на что справить. А мне по-прежнему пишет: «Трать, сколько надо, пришлю еще, только бы ты, моя радость, была поздоровее».
К ЕКАТЕРИНЕ СЕРГЕЕВНЕ БОРОДИНОЙ
4 октября 1871 года.
«…Видел пресловуто измышленную карикатуру на наш кружок. В центре изображен Бах — русским мужиком, водящим на цепи медведя. У Баха в руках труба славы, в которую он трубит. Медведь, разумеется, — Милий; в правой лапе — дирижерская палочка. Кюи изображен в виде лисицы, виляющей хвостом, на передних лапах лавровые венки, назначенные им для избранных, на лапах здоровые и зловещие когти, выразительно растопыренные; словом: «не подходи! не то больно достанется!» Модинька — петух, с важной осанкой. Корсинька изображен в виде длинного морского рака, одною клешнею держащего за руку Баха, другою— обнимающего Надежду Пургольд. Обе Пургольд изображены в виде собачек, одетых в платья, маленьких и пляшущих в угоду остальным. Я изображен в мундире, в очках, поднявшим руки к ушам и бегущим прочь от всего этого сумбура…