Работа химической секции на съезде проходит чрезвычайно интересно. Одно сообщение следует за другим, дискуссии бурные, направлены исключительно к достижению истины в научном споре. Сообщения Бородина вызывают уважение и удивление не только по количеству их (целых семь!), но и по значительности содержания. Лаборатория Медико-хирургической академии приобретает все больший вес. Бородин, конечно, горд такими результатами. В Казани, что его искренне удивляет, Бородина прекрасно знают не только как ученого, но так же как музыканта. Специально интересуются им как композитором, приглашают на вечера.
К ЕКАТЕРИНЕ СЕРГЕЕВНЕ БОРОДИНОЙ
Казань, август 1873 года.
«…Я извлек здесь много самых полезных сведений, установил полезные и приятные отношения, завязал множество интересных для меня знакомств и пр. Вообще для меня — съезд удался как нельзя более…
Было публичное заседание, речи и т. д. Затем мы осматривали различные университетские учреждения. В 6 часов публичный обед членам съезда в Дворянском собрании… После обеда, когда остались одни члены и кое-кто из публики неофициальной, стало очень весело и пошло чертобесие. Пели «Гаудеамус», «Вниз по матушке по Волге»; профессора пустились в пляс; оркестр валял Камаринскую, а ученые мужи задали выпляску на славу — кадриль, мазурку… Публика растрогалась — начали качать председателя съезда; учредителя съезда; любимого старшину клуба; Бутлерова (как популярнейшего ученого всей Казани и бывшего ректора университета). После этого неожиданно подлетели ко мне, грешному: «Бородина! Бородина качать! Он не только хороший, честный ученый, но и хороший, честный человек!» Десятки дюжих рук подняли на воздух мое тучное тело и понесли по зале. Покачав на «воздусях», меня поставили на стул, и я сказал спич — в качестве представителя Женских курсов… Я сказал горячую речь, провозгласив тост за процветание специального образования женщин. Поднялся гвалт, и мне сделали шумную овацию…»
БОРОДИН
Петербург встретил меня превосходно. Тихо. Тепло. Сухо. В доме все обычным порядком, то есть в полном беспорядке. Сердечная тоска от вида опустелой «тетушкиной» комнаты. Экономка бестолкова до ужаса. Везде пыль, блохи, столы пусты, углы завалены… Лучше всех поживает в этом бедламе Катеринкин любимец Васенька. Толстый, пушистый, гладкий. Спит себе в решете на шкапу и в ус не дует. Теперь же облюбовал мой стол. Спит посреди книг, и не дай бог потревожить. Кажется, Вася видит во мне родственника. Считает за такого же большого толстого кота. Решил скрашивать мои ученые занятия своим сочувствием. Устраивается воротником вокруг шеи. Но это еще не самая большая его милость. Когда в прямом смысле садится мне на шею и причесывает мою роскошную плешь мокрым языком, вот это уж, по его мнению, почести для какого-нибудь императора Вильгельма или шаха персидского. Вообще же Василий существо весьма самостоятельное и характер имеет независимый. Чуть что не по нем — хвост трубой и деру. Одной Лизутке позволяет над собой тиранствовать. Лизу, хоть и с превеликими трудами, наконец-то пристроил к учению. Конечно, не обошлось без слез. Ну да ничего, немножко пообвыкла. Приживается в институте. Сама довольна, и ею довольны. Наши с ней уроки тоже даром не пропали. Поехал недавно навестить. Выбегает ко мне, а на рожице какое-то такое выражение особенное. Гляжу, у плеча красный бантик завязан. Это она, оказывается, на занятиях отличилась. Смотрит на меня, глазенки сияют… Тут взыграли во мне родительские чувства: глаза защипало, нос покраснел. «Ах, — говорю, — что такое? Насморк подхватил». И быстро так платочком закрылся, и отвернулся, словно сморкаюсь. Вот… девчонка наша славная!..