Скоро два дня праздников. Заберу ее домой. Да пора и сводить куда-нибудь. В цирк, в театр. А может, и в музей естественный. Что-нибудь придумаем. Лизун радуется, а мне развлечение.
ОТ АВТОРА
Между тем о свободных днях для композиции не приходится профессору мечтать даже и в кратковременном сне. Со всем пылом натуры он «въелся» в деятельность на Курсах. Лекции, практические занятия, устройство специальной лаборатории для слушательниц. Выясняет, что неимущих девушек огромное большинство. Значит, надо образовать общество вспомоществования и, уж конечно, придется самому стать казначеем. Можно найти еще одну статью дохода — организовать на курсах хор, давать благотворительные концерты. Он уже заметил между своими ученицами несколько отличных контральто и сопрано. Дела, дела да заботы.
БОРОДИН
Скверная петербургская погода разыгралась. Я сижу у Кюи. Вдруг прибегают с известием, что вода сильно поднялась. Тут же услышали пальбу петропавловской пушки. Собираюсь скорее домой, пока Литейный мост на месте. Кюи отговаривает, время идет, я нервничаю. Все-таки отправился. Бегом по улице. Ветер валит с ног, в лицо метет всякий мусор, вода в Неве прибывает. Не знаю, как я проскочил по мосту. Казалось, его сейчас разнесет вдребезги. Нева ревет, волны и выстрелы грохочут, барки разбиваются в щепы. Картина ужасная. Дома страшный переполох. Подвал залит, в коридоре свалены какие-то узлы, самовары, дети, кошки, перины. Бабы и служители галдят. Я кинулся спасать лабораторию. Перетащил все в безопасное место, на том в заботах о своем «движимом» и успокоился. Утро. Вода спала. На улицах множество душераздирающих картин разрушения.
Лежу с больной ногой. Возле меня мурлыкают Вася и Лизутка. Вася избрал теперь вместо подушки мое кругленькое брюшко. Лиза страшно довольна, что взяли домой. Сидит рядышком и одолевает меня чтением вслух. Впрочем, я слушаю с большим удовольствием. Переношусь мысленно во времена своего детского чтения. Простите-извините, бездельничаю. Тело мое на кушетке, а дух витает в доме у Стасова. Бах сегодня собирает «заседание музикусов». Полагаю, Модеста они опять не дождутся. Он теперь заседает все больше в трактире на Морской. Боюсь, как бы он окончательно себя не потерял. Уже у него бывают «чертики». Но ни с какими уговорами подступиться невозможно. Когда плох, решительно не желает обсуждать свое состояние. Мрачен, желчен, раздражителен. Когда проясняется — мил, весел, остроумен. Язык не поворачивается о его трактирных похождениях беседовать. И все это творится тогда, когда «Борис» уже вот-вот целиком пойдет на сцене. Беда! Отчего это наш русский человек, если награжден буйным талантом, так почти непременно «прилежаше пития хмельного»? Ужасно, ужасно жаль его.