— Сколько тебе лет, юноша? — спросил он.
— Двадцать три, мой господин.
— Ты боишься смерти?
— Нет, мой господин.
— Почему ты так храбр?
— Я знаю, что у Аллаха всё предопределено, и если он захочет, я умру ради него. Это предначертано.
— Ну, а представь, что его план-это твоя работа в покорности до тех пор, пока ты не станешь некрасив, твои зубы сгниют и твой господин вышвырнет тебя на улицу, поскольку ты станешь ему противен. Ты станешь несчастнейшим кабульским нищим и замёрзнешь до смерти в грязи и дерьме жалкого переулка.
— Я…я не думал об этом, сэр. Но если это его план, то я приму эту жизнь.
— Вы, молодые, считаете, что в конце каждого пути лежит слава. Но в конце большинства путей лежит забвение.
— Как скажете, сэр.
— Так имей ты выбор, ты бы выбрал славу, нет?
— Конечно, сэр.
— А что если со славой вместе приходит смерть?
— Ничего страшного, сэр.
— Но ты ничто. Я не хочу унизить тебя, всё-таки мы на Западе, тут никто не унижает другого, но это правда, разве нет? Ты, в действительности, ничто. Ты живёшь чтобы носить мне таблетки, смывать унитаз, если я посру, отправлять моё грязное бельё в стирку. Не очень-то много у тебя в жизни, так что бросить это всё ради славы будет нетрудно, разве нет?
Красивое лицо молодого человека исказилось болью. Он хотел как-то сохранить достоинство, но не знал, куда это его приведёт, а совершать ошибки он не хотел. Он так ничего и не ответил, но смотрел так, как будто был грешником.
— А я, с другой стороны- возвышенный, одарённый красотой, умом, богатством, смелостью, восторгом миллионов- что я выберу, славу и раннюю смерть или комфортное существование в вечности? У меня есть гораздо больше что терять, нежели у тебя.
— Уверен, что вы выберете славу, сэр. Вы господин, лев, истинно верующий. Вы сделаете верно.
Старший собеседник хмыкнул.
Верно. Это так легко сходит с губ юности. В его простом возрасте «верно» легко узнаётся и выглядит понятным. Это ясно. Но для великого человека, как и для всех великих людей, многая мудрость и опыт пропускают слово «верно» через многие лабиринты и заслоны, сквозь которые нужно продираться. Поэтому-то «верно» не всегда было явным.
— Сюда, — сказал он, — подойди ко мне.
Он подвёл юношу к своему бюро, за которым мягко кружилась сотня часов.
— У тебя есть часы?
— Да, сэр.
— Покажи мне их.
Юноша протянул невпечатляющие дешёвые «Сейко», построенные на дешёвом кварцевом механизме, собранном в Швейцарии на огромном, унылом заводе, полном турецких эмигрантов, работавших за копейки, перевезённые в Японию, где где их вставили в корпус из штампованного металла и дешёвого пластика, затем посаженные на тонкий кожаный ремешок корейским иммигрантом за двадцать четыре цента в час, тринадцать из которых он отправлял родителям в Корею.