Метр Жербо узнал о происшествии на улице Монахинь и моем участии в нем. Разумеется, он восхищался тем уроком, который мы преподали прекрасным господам.
Софи, державшая меня под руку, слушала все, что он мне говорил, потупив глаза, ничем не выдавая своего одобрения или порицания, однако я чувствовал: слова отца приводят ее в дрожь.
Когда пришло время прощаться, я сказал:
— Мадемуазель, завтра я, по всей вероятности, уйду из города со своими товарищами раньше, нежели вы проснетесь. Поэтому разрешите мне проститься с вами сегодня вечером и сказать вам в присутствии метра Жербо о том, какое огромное счастье доставило мне знакомство с вами.
— А вы, господин Рене, верьте, что я уважаю вас как истинного друга и надеюсь любить как доброго брата.
— Прекрасно, дети мои, — рассмеялся папаша Жербо, — большего от вас пока не просят, поцелуйтесь и — до свидания.
Софи подставила мне свои щечки, и я коснулся их губами с чувством несказанного счастья. Я испытал то девственно-чистое ощущение первого поцелуя, что раз в жизни переживает даже мужчина.
Софи отправилась к себе в комнату. Я провожал ее глазами до тех пор, пока не закрылась дверь, но прежде чем прикрыть ее, она одарила меня последним взглядом и последней улыбкой.
— В сущности, она девушка хорошая, — заметил ее отец.
— Вы сказали хорошая, метр Жербо? Да она просто ангел!
— Ангелы редко попадаются на земле, мой милый, и когда ты почаще будешь встречаться с этими ангелами, сам узнаешь, что среди них немало дьяволов. Теперь слушай, — продолжал он, проведя меня в конец коридора и распахнув дверь, — вот твоя комната, не только на сегодняшнюю ночь, но и на все то время, что ты захочешь здесь пожить. Когда тебе надоест работать в одиночку, ты получишь у метра Жербо стол, кров и двадцать пять ливров в месяц. Я, чтоб мне на месте провалиться, так решил раз и навсегда, понял?
Я сжал руки доброго человека и от души его поблагодарил. Он настаивал, чтобы я вместе с ним вышел на улицу и пропустил стаканчик, как он говорил, во здравие нации; но я, сославшись на усталость и необходимость отдохнуть, ушел к себе в комнату.
Истинная причина этого, которую я утаил, заключалась в том, что мне было необходимо остаться одному. Я вошел в свою комнатку и заперся, словно боясь, что меня потревожат. Но такая опасность мне не угрожала; на веселом празднике до меня никому не было дела: как и я, все были заняты своими заботами, желаниями и надеждами.
Я бросился в кресло и стал думать о Софи.
Подобно тому как г-н Друэ приобщил меня к духовной жизни и мое воображение с первого же дня унеслось в неведомые дали, Софи приоткрыла мир чувств, до сих пор дремавших в моей душе, и я — мое сердце впервые забилось как-то странно — стал грезить о будущем, хотя до сей минуты не думал о нем.