Сотни с бряцанием оружия сели на коней. Судя по взглядам ближних, Иван понял – проняло! Уже вспомнили, уже озлобились, уже готовы…
Опытным слухом Иван определил, что там, на холме, пеший полк встретил набегающую лаву. Лихой посвист и татарское «хурра-а-а!!» в мгновение ока сменились яростным криком тысяч, жалобным ржанием пронзаемых рогатинами лошадей, лязгом железа и удивленными воплями не ожидавших лапотной дерзости детей степи.
– Вспятили! Наши их вспятили! Задние татары передних давят! – донесся крик сверху.
Иван взял в руки лук, вложил стрелу, толкнул пятками коня:
– За князя, за родных, за землю нашу! Вперед, родимые, не робей!
Больше ничего не нужно было кричать. Подхваченный неудержимой конской лавой конь старшего вынес хозяина из оврага. Татары оказались совсем близко, в полуминутном напуске летящих коней, и встретить новую опасность стрелами они не смогли. А вот оперенные посланцы русских летели густо и кучно, так, как учил стрелков сын Федоров долгими изнурительными неделями. И редко какая из них не утоляла жажду полета кровью…
Татарский тумен дрогнул еще до начала сшибки. Слишком неожиданным было сопротивление, слишком точен ответный удар, слишком велика ярость смердов, пеших и конных, не желавших ни добычи, ни пленных. Ими командовала месть за свершенное Юрием и пришедшими с ним, и не нашлось у привыкших убивать безоружных силы, способной одолеть эту ярость.
Тысячи татар видели лишь стрелы, густо летящие с левого крыла. Количества атакующих узреть они не могли. А у страха глаза, как известно, велики, вот и рванули руки поводья, вспячивая лошадей. Забросив щиты за спины и лишь изредка отстреливаясь, татарские тысячи покатили назад, на ходу сминая еще не завернувших и вверив свою судьбу лишь быстрым конским копытам. Степные скакуны были явно резвее русских, но не всем в тот день было суждено добраться даже до походного лагеря. Окольчуженный строй Михайловой дружины протаранил бегущих с другого крыла, вырывая из седел новые десятки. Уже никто не кричал торжествующее «Аллах акбар!», лишь изредка слышалось жалобное «Урус, пощади!..».
Иван в ратном запале рубил сплеча, судорожно ища взором татар в дорогой броне. Тысяцкий Амылей должен был носить именно такую. Странно, но виденное лишь однажды лицо третьего из братьев четко стояло перед глазами… но пока только в его воспаленной памяти… А посему: замах, удар, брызги крови, падающее тело. Новый замах…
Амылей вывернулся слева как-то неожиданно, как в сказке. Как желанная явь, о которой долго просишь ангела-хранителя… Ощеренный рот, бешеные глаза, окровавленные шпорами бока коня. Он мелькал за несколькими другими беглецами. Еще немного, и вновь скроется в мятущейся толпе. Иван вбросил саблю в ножны, натянул лук, и меткая стрела почти по самое оперение вошла в загривок коня.